* * *
Через некоторое время, обсуждая радости их любви, они сбились на разговор о друзьях. Ольга, Лена, Олег, Сергей…
— Боря! — вдруг испуганно замерла Татьяна. — Ты можешь обещать, что не умрешь раньше меня?
— Если только голодной смертью. Куда ты подхватилась? Не надевай халат. Пошли готовить ужин нагишом.
— Это неприлично.
— Это восхитительно, особенно когда ты стоишь ко мне спиной.
— Ах! Тебе не нравится мое лицо?
Очень нравится, но оно все время на виду, в отличие от других соблазнительных участков. Кстати! Ты еще ни разу не сказала, какие части моего мужественного тела тебя восхищают более всего.
— Если я скажу, то ужин отложится на неопределенное время.
Компромисс между пуританством и нудизмом был достигнут с помощью кухонных полотенец: Татьяна использовала свое в качестве шарфика, а Борис соорудил набедренную повязку.
Перекусывая бутербродами, они говорили о кулинарных пристрастиях. Сначала каждый заявил о собственной всеядности, а потом перечислил список ненавистных блюд и продуктов. Они были единодушны в отвращении к вареному луку, манной каше и жирной свинине. Но решительно разошлись в оценках фаршированного перца и молочных киселей.
Когда, сбросив «одежды», они вернулись в постель, Борис сладко потянулся и потребовал:
— Рассказывай! Рассказывай, как ты меня любишь.
— Я не умею красиво говорить.
— Напрягись и выдай ряд сравнений: я тебя люблю как…
— Новую шляпку, фирменную косметику, будни без критических дней, малосольный огурчик, свежеиспеченный расстегай с вязигой…
— Возьму свои слова обратно! — пригрозил Борис.
— Какие?
— Что обещал на тебе жениться.
— Только попробуй! И ты не на мне обещал.
— А на ком, интересно?
— Ты сидел тогда на стуле.
— Пошлячка!
— У меня учитель хороший. Кто мне эротические стишки читал?
Увидев, как разочарованно вытянулось лицо Бориса, Татьяна смилостивилась:
— Ладно, слушай. Я тебя люблю как находку, поиск, откровение, восторг. В детстве я часами подбирала цвета пряжи или ткани, добиваясь нужного эффекта. Искала оттенки голубого, чтобы углубить синий, смешивала розовый, серый и зеленый, чтобы получился авангардный раскрас. Потом я пилила лобзиком фанеру, выбивала кружева на машинке, реставрировала мебель, малевала домики — и всегда искала оригинальное решение. Отнюдь не каждый раз поиск заканчивался успехом. Но когда это случалось, я испытывала глубокий восторг. Словно отогрела дыханием мертвую птицу, и она ожила в моих руках. И вот: если все мои прежние восторги откровения помножить на миллиард — будет то, что я испытываю к тебе.
Мне кажется, я сама тебя придумала. Не выдумала, не намечтала, не приписала добродетели и достоинства. А создала! То есть тебя, конечно, родители и Божье провидение создали, но точно для меня. Абсолютно! Совершенно!
И попробуй еще только заикнуться, что не женишься на мне! Я напишу жалобу в ООН — в комитет по делам беженцев, по защите прав человека и стану активисткой движения за восстановление смертной казни.
— А говорила, не умеешь красиво излагать мысли. — Борис едва не расплавился от удовольствия.
— Теперь твоя очередь. — Таня устроилась поудобнее и приготовилась слушать.
В его чувстве к Татьяне столь велика была доля собственнического инстинкта, что все кулаки, с берданками охраняющие свое добро, и гобсеки, трясущиеся над сундуками с сокровищами, представлялись Борису милыми альтруистами. Он испытывал громадную нежность к Татьяне. Воспринимал ее созданием легким и хрупким. Но в то же время «моя собственность» будила в нем иногда зверские желания. Хотелось сжать ее до боли, до вскрика — почувствовать абсолютность своей власти. Нечто подобное, но в патологической степени, испытывает, очевидно, плетью стегающий раба хозяин.
У Бориса не было садистских наклонностей, и своим аномальным желаниям он ходу не давал, они благополучно перегорали. Но рассказывать о них Татьяне он не считал нужным — чего доброго, напугает, не сумев правильно растолковать свои чувства.
Борис пошел по пути, подсказанному Таней, — использовал конкретные жизненные аналогии.
— Однажды в кабинете физиотерапии я видел странную картину. Сидят за круглым столом человек десять, у каждого в руках стакан с сиропом. От донышек стаканов идут трубочки к баллону с газом. Жидкость пенится, ползет наружу, и все люди быстро захватывают, глотают эту пену. Процедура, как оказалось, именовалась «кислородный коктейль». Не знаю, каково терапевтическое действие газа, попадающего в желудок. Но ты для меня — громадный кислородный коктейль. И живительный газ я поглощаю каждой клеточкой тела, включая кончики ногтей и волос. Продолжая медицинское сравнение: я оздоровился чудесным образом, физически, эмоционально, интеллектуально. Ты — мое лекарство, мой допинг. Начал книжку по специальности писать, десять лет не мог себя заставить. Хочу прыгнуть с парашютом и участвовать в гонках любителей, которые организуют ребята, группирующиеся вокруг сайта Auto.ru.
Ты — мой допинг, — повторил Борис. — И я с тобой не расстанусь в целях заботы о здоровье и поддержании творческого вдохновения. Комиссии ООН могут отдыхать.
Неожиданно Борис вспомнил, что Тоська еще час назад обещала прийти, но, видимо, задерживается.
Татьяна вскочила как ошпаренная. Посылая упреки Борису, стала быстро приводить себя в порядок.
* * *
Тоська была непривычно грустной и печальной. От вопросов отца уклонилась — просто легинсы новые порвались. Но когда Борис ушел в комнату, а Татьяна кормила девочку на кухне, Тоська рассказала о своих горестях.
Мама запрещает ей видеться с папой и тетей Таней. Говорит, что тогда она, Тося, будет предательницей, как папа. С ней, с мамой, подло поступили, а она, Тося, должна быть на маминой стороне, если маму любит. И даже к бабушке Ире не надо ходить, потому что она, бабушка, тоже против мамы.
Страстей тебе, романтики не хватало, мысленно упрекнула себя Таня. Захотелось безумств на старости лет. Оглянись вокруг — родные люди страдают.
— Тетя Таня, что мне делать? — вопрошала Тоська. — Я папе боюсь говорить. Он разозлится и будет с мамой ссориться. Я один раз видела, как они ругаются, — ужас! Мама темно-фиолетовая стала, а раньше розовая была.
Татьяна хотела спросить девочку, в каком цвете ей нынче папа видится, но удержалась. Только горько, в бессилии, развела руки в стороны. Что можно сказать ребенку? Лишь призвать к тому, на что дети менее всего способны, — к терпению.
— Надо подождать, — сказала Таня. — Ты ведь знаешь, что я тоже несколько лет назад разошлась с мужем. Он оставил меня. Я тебе расскажу, что со мной было вначале и как потом изменилось. Ты уже большая девочка. Думаю, поймешь.
