– Да не было его в деревне никогда, в глаза не видела.
– А кто хозяин?
– Князь Патрикеев.
– О! – вырвалось у Фёдора.
Знал он князя в своё время, и впечатление было не из лучших. Но князь плохо кончил. Ещё в бытность Ивана III участвовал в заговоре против царицы Софьи и был казнён. И кто был владельцем села – не знал. Наследники Патрикеева? Так они в опале, в ссылке, и, пока правит Василий, их точно не вернут.
– Веди!
Фёдор взял с собой двух стрельцов, ехали за бабой в деревню.
– Вот где обидчик живёт! – ткнула пальцем в избу старосты Матрёна.
Изба выделялась на фоне остальных добротностью, крепким тыном.
– Стучи! – приказал стрельцу Фёдор.
На стук вышел староста – дородный, в новой рубахе, в сапогах. Сапоги в деревне редкость. Деревенские ходили в лаптях или заячьих поршнях. Рожа сытая у старосты, лоснится, борода оправлена, расчёсана, маслом умащена.
– Кто таков? – жёстко спросил Фёдор.
Такое обращение живо сбивает спесь.
– Ануфрий, сын Ермолаев, староста. – Мужик ответил спокойно, но глаза забегали.
– Чьё сельцо?
– Князя Патрикеева, – вздёрнул подбородок староста.
– Врёшь, подлец! Патрикеев казнён!
– Так сына его, – попытался оправдаться Ануфрий.
– В опале он, от Москвы ныне далече.
– Моё дело маленькое – интерес хозяина блюсти.
Ануфрий понял, что на Фёдора фамилия Патрикеева впечатление не произвела. Тем временем крестьяне стали собираться. Молча вокруг стояли. Фёдор к Матрёне повернулся:
– Сколько раз кнутом мужика твоего били?
– Десять, воевода.
Фёдор к стрельцу обратился:
– Отвесь старосте десять плетей.
Стрелец с лошади соскочил, повернул старосту, рванул на нём рубаху, разорвав до пояса и лупцевать плетью начал. Плеть – она полегче, чем кнут, но кожа на спине у старосты вспухла, покрылась багровыми рубцами. Староста орал и блажил, но сочувствия у деревенских не вызвал.
– Встань, – приказал Фёдор.
Староста, кряхтя и охая, стал подниматься.
– Поторопи, уж больно медленно он встаёт.
Стрелец с видимым удовольствием перетянул плетью старосту ещё раз. Тот взвизгнул, народ засмеялся.
– Так вот, услышу ещё раз, что измываешься над народом, рыб в реке кормить будешь!
– Права не имеешь, воевода! Жаловаться буду!
Фёдор на стрельца посмотрел. Стрелец ещё пару раз плетью старосту ударил.
– Я на засечной черте воевода! – жёстко сказал Фёдор. – И порядок поддерживать государем поставлен. Можешь Великому князю челобитную подать!
Стрельцы засмеялись, за ними деревенские. Челобитный приказ жалобы принимал, но рассматривал уж очень долго, годами. Порядок был другой. Староста мог отписать об обиде владельцу, и уж тот разбирался с обидчиком. Но что такое сельский староста против воеводы?
Тем не менее по зиме, когда в полк нагрянул князь Ростовский, попенял:
– Своевольничаешь?
– Это ты о чём, князь?
– Старосту высек. А впрочем – поделом. Сельцо-то выморочное. Патрикеева-старшего нет, а сын его в опале и от двора отодвинут. Кабы не староста с челобитной, о селе не вспомнили. Желающих его в дачу взять не нашлось. Сюда почти каждый год набеги.
Князь острожки осмотрел стрельцов да оружие.
– Молодец, Фёдор, в порядке всё держишь, от татар обороняешься. Наслышан, как ты набег на Кривцово отбил. Готовься к смене, по весне другой полк заступит. А вам в Москве отдохнуть, да потом в Псков идти.
Служба царская – такое дело, сам себе не волен, что приказали, то и исполнять. Как дороги подсохли, на смену стрелецкому полку пришёл другой. Фёдор, как воевода, построивший засечную черту, свой участок её передавал позиции новому воеводе. И неожиданно встретился с братом Иваном. Судьба кидала братьев в разные города и веси, оба не в одной сече были, но повезло – уцелели. Встреча радостной была, обнялись, даже прослезились. Хлопали друг друга по плечу, делились новостями. Ратники братьев не торопили, деликатно отошли в сторону.
– Женился я, брат, на купеческой дочке, дом купил рядом с Берсеньевской набережной. Будешь в Москве, обязательно заезжай в гости.
– Возвысился ты, как я посмотрю. Стрелецким головой стал.
– И сыном боярским жалован, – похвалился Фёдор. – А ты-то как? А то я всё о себе да о себе.
– Десятником, как видишь. Тоже женился, дочь у меня. Служу в Твери с недавних пор.
– Эка незадача. Мой полк, насколько я знаю, в Псков вскоре отправляют.
– А мы на засечной черте надолго застрянем. Как тут?
– Пошаливают басурмане. Как ни год – два-три набега. Так что держите порох сухим и ушки на макушке, если живыми хотите остаться.
Новостей много, поговорить бы подольше, а дела не позволяют. Новому воеводе все острожки и остроги показать надо, гарнизоны сменить. Так неделя и пролетела.
Перед убытием Фёдор ещё раз к брату съез-дил повидаться, всю ночь проговорили, а утром полк стрелецкий маршем на столицу выступил. За ним пустой обоз тянулся. Все оставшиеся припасы Фёдор новому воеводе передал.
За четыре дня полк дорогу одолел. Расположив стрельцов в воинской избе и отдав распоряжения сотникам, Фёдор поспешил в свой дом, к семье. Соскучился по жене и сыну.
Две недели отдыха пролетели быстро. В полку дел полно – жалованье получить, «огненные припасы», проследить, чтобы лошадей подковали, упряжь починили, да форма у стрельцов поизносилась, поменять надо.
Утром из дома уходил рано, приезжал поздно, уставший. Поужинав домашней едой, по которой соскучился, спать ложился. Не отдых получился, а сплошная суета и заботы.
Полк выступил вовремя, всю дорогу его преследовала непогода – ветер, дожди. Фёдор предполагал – готовится новый поход на Литву, но ошибся.
Василий, Великий князь московский, был ещё большим деспотом, чем его отец. Не зря Иван III получил прозвище не только Сутулого, но ещё и Грозного, как в последующем его внук. Василий считал, что великокняжеская власть ничем и никем ограничена быть не может – ни церковью, ни боярской думой. Он всячески ограничивал и урезал права бояр и думы, вмешивался в дела церковные, поддерживая иосифлян. Но хитёр был и планы строил долгосрочные, выжидая удобный момент, в чём превзошёл отца.
Полк Фёдора простоял в Пскове почти полгода. Стрельцы от семей оторваны, от своей дислокации. Безделье разлагает, это Фёдор твёрдо знал. Потому выводил полк за город, устраивал стрельбы. Но в январе 1510 года пригодились другие качества. Царь Василий к январю прибыл в Великий Новгород. Туда же вызвал из близкого Пскова посадника и купеческих старост, с которыми приехали и знатные псковские люди. Псковичи – посадник и старосты кончанские и купеческие, всего 9 человек, были сразу обвинены Великим князем в неуважении к своей особе. Василий не слушал оправданий и посадника, и старост велел казнить, что и было выполнено 9 января. Знатные люди псковские обеспокоились. Ехали они в Великий Новгород царю жалобы на утеснения подать, справедливости просить, а попали в оборот, самим бы в живых остаться. Псковичи на коленях умоляли Великого князя взять их в вотчину. Василий согласился, но поставил многие условия – отменить вече, снять вечевой колокол. Испугались псковичи, многие помнили, что точно так же действовал отец Василия, Иван, в Великом Новгороде. А отступать поздно, да и невозможно, в Пскове уже стоят великокняжеские полки. Января 13 дня вечевой колокол был снят в Пскове и отправлен в Великий Новгород, к князю Василию на показ. Государь с двором и многими ратными людьми, огромным санным обозом прибыл в Псков 24 января. А перед этим, в ночь с 20 на 21 января, в Пскове силами стрельцов и московских дружинников были схвачены и с семьями и небольшим скарбом отправлены обозами в московские земли триста знатных людей псковских. Списки заранее были составлены дворянами, желавшими жёсткой московской руки.
