Впрочем, в столовой имелось и новое лицо. Девушка лет восемнадцати, необычайно красивая. Она сидела по правую руку от его милости. Точеный профиль, розовые чувственные губки. Светлые локоны гордо покоились на высокой груди и отливали золотом в ровном свете дюжины вэйновских свечей, наполняющих настольный канделябр. Красавица имела схожие черты лица с хозяйкой дома и такую же белую, как у старшей Отрубиной, кожу, но в силу молодости еще гладкую и буквально излучающую здоровье. Тиса с сожалением подумала о том, что она сама никогда не выглядела настолько свежо.
– Вот, Лёвушка, это та девушка из Ижской губернии, о которой я тебе говорила, – Марья Станиславовна замедленным движением руки указала на опоздавшую к столу Тису. – Она поживет у нас.
Отрубин приподнял бесформенные брови, оглядел девушку с высоты своего положения и, так и быть, снисходительно кивнул.
– Полагаю, девица из приличной семьи? – спросил он, накалывая на двурогую вилку кусок отбивной. Тиса скорее угадала вопрос по губам, чем услышала.
– Можешь не опасаться, дорогой. Из вполне приличной, – ответила ему супруга в полный голос, отчего его милость поморщился. Недовольство супруга Марья Станиславовна даже не заметила. – Дочь капитана военной части, очень ответственная и благовоспитанная девушка. Присоединяйтесь к трапезе, милочка, не стесняйтесь.
Войнова вежливо улыбнулась. Приметив свободный прибор за столом, девушка опустилась на стул рядом с Есенией. К ней тут же подоспел с соусником слуга в белом накрахмаленном переднике и предложил откушать гусиный гуляш со спаржей. Тиса не стала упираться.
– Думаю, Лизоньке не помешает общество сверстницы, а то она уже совсем замалевалась в красной гостиной, – продолжала невозмутимо Отрубина. – Прости меня, моя душечка, – обратилась она к дочери. – Я безмерно люблю живопись, ты знаешь. Картины Розе, Ляпинского, Букина восхитительны. Когда я посетила музей Ладыни, это было истинное наслаждение. Какая «компузиция», какая утонченность мазка…
Далее последовало отступление в историю искусств. Компаньонки даже жевать перестали, рты раскрыли. Дося могла бы и им положить по ложке овсянки, те бы даже не заметили. А ведь действительно интересуются, подумала Тиса, и только они, пожалуй. Молодая Отрубина скучала, поглядывая в окошко, и разве что только не зевала. А отец семейства будто что-то подсчитывал в голове, кусал губы и давил вилкой горошины в салате.
– Не обессудь, детка, – Марья Станиславовна вернулась к тому, с чего, собственно, начала. – Все же я считаю, игра на пианино у тебя получается гораздо лучше, нежели малевание.
«Детка» нахмурила брови, изобразила на лице выражение непонятого таланта и заявила, что намерена дописать задуманный этюд во что бы то ни стало. Просто она еще не нашла нужную «компузицию».
– Вот Николка до сих пор кораблики клеит из дощечек в кадетском училище. Пятнадцать лет, а все как младенец, – фыркнула Лиза. – Ему вы ничего не говорите, даете столько денег, а он их на всякие шалости изводит.
– Твоему брату не выбирать себе партию в ближайшие сезоны. – Отец семейства отвлекся от подсчетов в уме и поддержал жену. – Матушка права. Тебе нужно реже проводить время за рисованием и больше бывать в обществе.
– Не сомневайтесь, Лев Леонидыч. Лизочек составит самую лучшую партию! – на удивление складно, словно неделю репетировали, заговорили компаньонки. – Как иначе-то? На последнем приеме у мэра наша красавица произвела такой эпфект! Не успела и в залу ступить, как все танцы разобрали нетерпеливые кавалеры.
– Надеюсь, из приличных семей кавалеры?
Тиса мысленно улыбнулась. Похоже, его милость живота не жалеет, радея за благопристойность окружения дочери.
– Богатые женихи, – закивали «чепцы», – молодой баронет Рыков, граф Озерский, купец Ладушев. Мэр Проскулятов аж три танца просил.
– А этот, как его, м-м, беспорточник этот, Лыков, больше не докучает тебе, Елизавета? – Отец семейства воинственно поднял вилку.
– После того дня, как ты его взашей велел спустить с лестницы, я его больше не видела. – Красотка безразлично дернула плечиком.
Удовлетворенный ответом, Отрубин опустил вилку.
– И пусть более не показывается на глаза, наглец. Неслыханная самонадеянность! Удумал, голь бескарманная, руки благородной барышни просить. Нос не дорос!
– А мне этот благочинник напомнил одну картину Розе из музея, – протянула Марья Станиславовна. – «Юноша с гончей» называется. Одно лицо, право слово. На плечах – накидка тигровая, на голове – берет с фазаньим пером.
Отрубин закатил глаза. Лиза сдержала смешок салфеткой.
– А вы, должно быть, замужем, Тиса Лазаровна? – спросила Оливия, обратившись к приезжей.
Надежда просидеть незамеченной до конца трапезы потерпела крушение.
– Нет.
Войнова поймала на себе довольный взгляд хозяйской дочки – не ей одной отдуваться за вечер.
– Но вам же уже больше двадцати? – подхватила разговор Есения.
– Мне двадцать шесть.
От красноречивых взглядов из разряда «бедняжка, наверняка так и останется в старых девах» в горле застрял кусок лепешки. Даже Лев Леонидович не удержался, чтобы не покачать головой. Слава Единому, вскоре разговор снова вернулся к Николеньке. Отрубины ждали сына из училища домой на Сотворенские каникулы и готовились к встрече.
Ужин завершился громким выступлением Санюши – мальчик стал плеваться в няньку кашей и требовать, чтобы его спустили со стула. Сие стало благословенным освобождением от затянувшегося застолья.
Перед уходом в «будуар» Марья Станиславовна объяснила гостье, что завтраки хозяевам в этом доме подаются каждому в свои покои. Ей же, чтобы позавтракать, нужно будет спуститься на кухню. Войнова услышала, как Лев Леонидович велел дочери показать гостье дом и объяснить местные порядки. Впрочем, не заметив воодушевления на лицах обеих девушек, милостиво разрешил отложить ознакомление до завтра.
Тиса сбежала в свою комнату и восприняла тишину как блаженство. Она думала, что унесется в страну снов, стоит ей лишь доплестись до кровати, но ошиблась. Погасив вэйновскую свечу – да, в этом доме не скупились на освещение, – Тиса устроилась под одеялом. Сон задерживался. Впечатления этого дня вкупе с составлением плана на завтрашний помучили ее уставший мозг еще час.
Глава 2
Евсифонова школа
Белая пелена коснулась ласковым приливом щиколоток, поднялась выше и накрыла с головой, принеся с собой запахи чернил и кожаной обивки. Затем предательски соскользнула, оставив ее сидеть в просторном мужском кабинете. В просвет бурых незадернутых гардин заглядывало робкое утро. Высокие шкафы из благородного тика вдоль стены. Напольные часы раскачивали тяжелый маятник. На отполированной поверхности письменного стола растянулось пятно света от необычной лампы – вэйновской, со стеклянной колбой, внутри которой роились мелкие светящиеся мошки.
