– Я не зря вас спрашивал про квартиру, которую ей оставил ее муж, – спокойно продолжал следователь.
– Когда мы стали встречаться, она только въехала в новую квартиру в жилом комплексе «Олимп», вот я и подумал…
– Вот вы сами говорите, что она только въехала, – покачал головой следователь, как учитель невнимательному ученику, – а ведь с мужем она развелась много лет назад.
– И в чем вы видите нестыковку? – еле выдавил из себя Завьялов. – Я знаю, что она несколько лет не жила в России, только недавно вернулась.
– А вы не задумывались, почему вернулась-то? – съязвил Поповкин. – Что бы молодые женщины туда уезжали, слышать приходилось, но что бы оттуда сюда возвращались, как-то не доводилось.
– Дина не такая, как все, я это уже говорил, – отрезал Завьялов, – не понял, к чему вы клоните.
– Да ни к чему я не клоню, – отмахнулся Поповкин, – раз она не такая, все может быть. Просто приобретение галереи в Париже не выглядит таким уж непонятным, учитывая тот факт, что у Дины есть квартира в Париже. Небольшая, но в центре города, как я вам и говорил.
– В Париже?! – вскочил со стула Завьялов, но тут же опомнился и снова сел. – Я не знал, что у нее есть квартира в Париже.
– Есть, Валерий Иванович, ваша невеста вообще вполне состоятельная девушка, только вот последний взнос за галерею ей сделать было нечем. Так что вы уж извините, но ваш свадебный подарок был бы ей очень кстати.
Валерий Завьялов был раздавлен. Он не думал о том, что Дина согласилась выйти за него замуж в расчете на то, что муж выкупит оставшуюся долю. Ничего плохого в том, что женщины ждут от своих мужчин решения их проблем или осуществления своих мечтаний, он не видел. Это нормально, так должно быть. На кого же еще женщине рассчитывать, как не на мужа? Ему встречались дамы, сделавшие, как говорится, «себя сами», достигшие больших высот в бизнесе. Но Валерий Завьялов этих женщин за женщин не считал. Упаси бог от таких любовниц и жен! Его ничуть не огорчило, что Дина рассчитывала на его подарок. Его сразило другое. Парижская квартира. Ее наличие наводило на мысль о том, что Дина собиралась жить именно там. Она ведь ставила ему условие: не пытаться запереть ее в золотой клетке, не ограничивать ее свободу. Тогда она сказала ему:
– Я достаточно уважаю саму себя, чтобы изменять мужу, которому дала слово, я не пошлая девка и никогда не унижусь до этого. Поэтому если я потребую свободы передвижения, это не будет значить, что мне нужна личная свобода для своих грязных делишек. Поверь, я не из той породы. Мне нужно лишь заниматься любимым делом, и все.
Тогда Завьялов слушал ее вполуха. Он согласился бы на любые условия, на все, что она захочет и чего попросит. Она была близко, она была рядом, он сжимал ее, как чудо-птичку, попавшую в руки. В ту минуту он готов был обещать ей все что угодно, лишь бы она принадлежала ему, лишь бы слушать, как бьется ее сердце, держать ее в своих руках. Только теперь он понял, что тогда, даже не успев обрести ее, он уже ее потерял.
Старушка Роза Самсоновна умерла прошлым летом, так и не дождавшись своего единственного внука, пропавшего около двух лет назад. Где была ее дочь и вообще была ли она в живых, тоже никто не знал. Но не будем вдаваться в подробности жизни пожилой женщины и ее непутевых членов семьи, к делу они совершенно никакого отношения не имеют. Откуда взялась у Розиного внука – парня с большими странностями – картина, никто не знал, потому что никто не интересовался. Среди моих бывших соседей не было знатоков живописи, и никому не приходило в голову, что произведение, написанное в примитивистском стиле, имеет какую-то художественную ценность. Я таковым тоже не являлся, но после смерти бабушки забрал картину себе. Я не думал ею как-то распорядиться, просто она мне нравилась. Даже не так, это не совсем верное слово. Эта картина имела на меня какое-то воздействие. Я не вешал ее на стену, потому что не хотел, чтобы она стала частью обихода. Это была моя единственная драгоценность, и я считал расточительством любоваться ею каждый день. Иногда, когда мне было особенно одиноко и пусто, я доставал ее и подолгу на нее смотрел, пока не приходило насыщение, пока моя душа не обретала необходимое равновесие.
Художник запечатлел русскую зиму. На заднем плане чернеет высоченными елями густой лес, от него между гладкими сугробами вьется узкая голубоватая тропинка. По тропинке идет мужик, тащит за собой груженные чем-то саночки. По левую сторону виднеется деревушка: кто-то колет дрова, у проруби сидит мужичок с удочкой, баба тащит за руку упирающегося ребенка, им навстречу бежит собака. На переднем плане был изображен деревенский дом. В окне, на котором мирно умывается большой мордатый серый кот, видна часть нехитрой обстановки: полосатая дорожка на полу, резные часы с кукушкой; на столе, покрытом скатертью, дымящийся котелок, две глубокие тарелки, плетенка с белым хлебом и большая пузатая бутыль. Из двери дома наружу выглядывает баба, придерживающая на голове пуховый платок, ее дыхание смешивается с паром, который клубится у двери. У ее ног брешет, глядя на приближающегося хозяина, лохматая собака. Они уже увидели мужика и ждут его. Все персонажи картины и предметы написаны в примитивистской манере, а лес, снег и солнце я считал достойными пера поистине выдающегося мастера реализма. Мне казалось, что вся природа на этой картине олицетворяет суровую враждебность внешнего мира. Страшный черный лес, воздух, искрящийся поднятой ветром ледяной крошкой. Тепло домашнего очага было таким живым и настоящим, что мне казалось, будто я чувствую аромат свежесваренных щей и слышу мерное тиканье деревянных часов. Только роль солнца в этой картине осталась для меня загадкой. Оно нависало над затерянным в снегах миром круглым, подернутым дымкой оком, и я не мог понять его значение. Иногда мне казалось, что под его мутным, холодным взором все леденеет и замирает. А иногда оно виделось мне иначе, ведь солнце на картине хоть и зимнее, не дарящее тепло, дающее свет, побуждающее к жизни все сущее. Картина, кстати, так и называлась – «Холодное солнце».
Когда я вернулся с деньгами, Дина ждала меня у порога с листом бумаги в руках, который содержал список того, что мне необходимо купить. Она велела мне идти в торговый центр, расположенный метрах в трехстах от моего дома, потому что там были какие угодно отделы. А Дина без всякого стеснения внесла в список предметы гигиены (дезодорант, зубную щетку, увлажняющий крем), кое-что из текстиля (трусы, носки и две майки), продукты и напитки. Я разглядывал список, думая, не нужны ли мне дополнительные указания, а она уже нервничала:
– Давай дуй в магазин, но сначала принеси мне картину. Не принесешь, убью на месте.
Я пошел в свою комнату, извлек из шкафа полотно, поставил его на низкий комодик, установил перед ним стул.
– Сиди, смотри и наслаждайся, – сказал я, – если куплю что-нибудь не то, сама будешь виновата, претензий не приму.
– Иди уже, – отмахнулась она и вперилась в картину.
– Это он. Это Егоров, – прошептала она. При этом вид у нее был совершенно обезумевший.
