Министерству образования надо бы собраться вместе с университетами и школами и дать ученикам выбор. В качестве альтернативы алгебре дайте нам уроки ведения бизнеса. Гарантирую, семестр занятий, посвященных тому, как открыть свое небольшое предприятие, пригодится людям гораздо больше, чем вот это вот:
Но, вероятно, мое предложение для министерства образования слишком логичное и разумное. (Я знаю, что они его читали, все мои письма куда‑то да приходят.) С другой стороны, если бы им правда хотелось, чтобы от школьной системы был какой‑то толк, они бы поменяли расписание уроков еще после «научно доказано, что ученики лучше занимаются в более позднее время!». Простите, до сих пор бесит.
Мне уже сейчас жаль выпускников 2020 года. К тому времени каждый ученик, наверное, будет обязан сдать дифференциальное исчисление, просто чтобы закончить школу. Удачи вам, ребятки.
Черт, фанат Барби меня заметил. Кажется, он понял, что я не делаю домашку: кашлянул в мою сторону. Потом еще напишу. А пока буду делать мысленные пометки, когда мне в голову придут еще какие‑нибудь решения мировых проблем.
3 октября (продолжение)
Шел я по окопам с английского на химию, никого не трогал и вдруг краем глаза увидел, как из кабинета психолога вылезает что‑то розовое.
– Эй! – раздался жеманный окрик. – Умняшка!
Пожалуй, довольно нескромно с моей стороны было тут же обернуться, но взглянем правде в глаза: кого еще могли так позвать? Это был мой школьный психолог, мисс Шарптон.
– Заходи ко мне! – сказала она с широкой, слишком уж белоснежной улыбкой.
– У меня английский, – ответил я.
– Ничего страшного, я выпишу тебе пропуск!
Я закатил глаза и вздохнул: ястреб настиг добычу.
Как бы мне описать вам мисс Шарптон? Представьте себе общего ребенка Сары Пэйлин, Пэрис Хилтон и принцессы Пич. Еще пара мазков розового цвета, и все это разбавить раствором для обесцвечивания волос. Понимаете, к чему я веду? Бывшую мисс Кловер 1989 года выставили из академии красоты, и она решила пойти в школьные психологи.
Ходили слухи, что она купила себе дом в Неваде и пыталась стать «Настоящей домохозяйкой» Лас‑Вегаса, но не выгорело.
Я стараюсь обходить ее кабинет стороной. Столько розового цвета вредно для здоровья.
Мисс Шарптон усадила меня на диван в небольшом уголке возле стола, который она зовет «гостиной». На всех фотографиях была она сама, либо одна, либо с собакой размером с крысу. И поскольку некоторые фотки были тридцатилетней давности, либо у нее дома живет тридцатилетняя собака, либо она периодически меняет старую собаку на новую.
– Сегодня День профессий! – радостно сказала мисс Шарптон.
Ой, на фиг. Лучше сделайте мне колоноскопию.
– Наверняка ты видел нашу листовку, – продолжала она. – Сегодня мы вызываем всех деток поболтать о будущей карьере. Ну, о том, чем вы хотите заняться…
– Я точно знаю, кем хочу стать, – перебил я.
– Славно! – Она хлопнула в ладоши. – И кем же, зайка? Космонавтом?
– Редактором «Нью‑Йоркера» и самым юным внештатным журналистом, которого напечатают в «The New York Times», «The Los Angeles Times», «The Chicago Tribune» и «The Boston Globe».
– Значит, ты уже успел поразмыслить об этом, да? – сказала мисс Шарптон. Вряд ли она вообще знает, что это за издания. – Ладно, а что с колледжем? Я могу помочь тебе решить, куда поступать! – Она потянулась к каким‑то буклетам.
– Не надо, я иду в Северо‑Западный, – ответил я.
– Понятно, – сказала мисс Шарптон. – А это где?
Нет, она не шутила.
– В Иллинойсе.
– Никогда не слышала, – заявила она. – Но зачем же уезжать? В Кловере есть техникум, он совсем рядом…
– Слушайте, – я почувствовал, как у меня где‑то в районе переносицы начинается мигрень (аллергия на тупых людей), – я угробил на этот город уже семнадцать лет жизни. Люди за убийство меньше в тюрьме сидят…
– Правда? – удивилась мисс Шарптон, но я продолжал:
– Я с десятого класса вкалываю редактором школьной газеты и президентом клуба писателей, только чтобы увеличить шансы на поступление в этот университет…
– Ах, какой ты умница.
– Так что я уже подал заявление и подхожу им по всем статьям. Просто ответа пока не получил. Было бы здорово, если бы вы выяснили почему, – закончил я, сомневаясь, что она такое может.
– То есть это я должна сделать? Я должна им позвонить? – спросила мисс Шарптон. Она как будто боялась, что телефон ее укусит, если взять его в руки.
– Да, – ответил я. – Я на все готов, чтобы туда поступить. На все.
– Ладно, запросто! – Она показала мне большие пальцы. – Но раз уж ты здесь, может, заполнишь еще заявку в Кловерский общественный колледж? Мне за каждую дают очки, осталось всего три, и я получу кружку с их логотипом.
Тут я просто встал и вышел. Испугался, что иначе мигрень закончится инсультом.
Хотелось бы сказать, что после этого дела пошли на лад. Еще хотелось бы сказать, что у меня шикарный пресс, но все это будет неправда.
Последним уроком была журналистика. Единственный предмет, который, как мне кажется, готовит меня к жизни – по крайней мере, к моей собственной. Люблю журналистику. Только одноклассников по журналистике ненавижу.
Именно класс журналистики выпускает еженедельную газету «Хроники школы Кловер». Когда я был в девятом, учеников этого класса почитали как богов. Нас было семеро, и я оказался в числе избранных.
Другие ученики умоляли нас писать или не писать об их школьной жизни. Одна болельщица как‑то сунула мне полтинник, чтобы я не стал упоминать, что она забыла надеть белье на футбольный матч.
К несчастью, по школе «Кловер», как средневековая чума, прошелся очередной выпускной, и на следующий год я остался один. Даже учитель журналистики, который на уроках крайне ответственно спал, просто однажды взял и не пришел. На замену у школы денег не было, и мне пришлось взять все в свои руки. (Если так подумать, я вообще не уверен, что это законно, но кому какое дело.)
Я пытался набрать новых людей, но никому это было не надо. Я даже сходил в класс детей с ограниченными способностями, но они только посмеялись и потыкали в меня пальцами. Нынче подростки хотят писать максимум по 140 символов за раз.
В итоге ко мне в класс стали запихивать людей, которые не смогли закончить школу (я вроде и благодарен, а вроде и подозреваю, что они это сделали мне назло). Вот так элиту школы Кловер и сменили «Писатели свободы».
