Сопровождаемая Степаном, скачущим вокруг нее (ну чистый Поль, ей-богу), она вышла в приемную, бросила секретарше, что уходит и вернется лишь к вечеру, и выплыла в коридор. Ушаков продолжал говорить, но сейчас она его почти не слушала, настраиваясь мыслями на предстоящее заседание думского комитета. Собеседник сейчас жужжал в ухе настойчивым комаром и вдруг затих.
Наступившая тишина выбила из привычной колеи, Элеонора вынырнула из своих мыслей и удивленно оглянулась, куда пропал ее новый главный инженер. Почему затих? Он стоял в паре шагов от нее и задумчиво всматривался в длинный коридор, по которому уже вдали кто-то шел. Без очков Бжезинская не видела, кто именно. В последнее время на нервной почве у нее обострилась близорукость, но она никому в этом не признавалась из-за какого-то глупого женского стеснения. Поэтому и очки надевала, лишь работая за компьютером, когда ее никто не видел.
– Степа, ты что? Привидение встретил? – насмешливо спросила она Ушакова, стоящего посредине коридора с каким-то странным, напряженным выражением лица.
– Что? – Он дико посмотрел на нее и тут же улыбнулся, вновь став знакомым, привычным Степаном. – Нет, ничего, Элеонора Александровна, показалось. Извините, что я отвлекся. Так вы подумаете над моим предложением?
– Обязательно подумаю, Степа. Только изложи мне его в письменном виде, – улыбаясь сказала Бжезинская. Ну как дать понять этому парнишке, что она его совсем не слушала? – Я часа через два-три вернусь, ты мне отдашь свою бумажку, и я ее вечером посмотрю вместе с первым твоим рационализаторским предложением. В твоих идеях, несомненно, что-то есть.
Впрочем, вечером Элеонора Бжезинская так и не смогла отдать должное документам, подготовленным Степаном Ушаковым. Ее планы были нарушены неожиданным происшествием, к которому она оказалась не готова. Вернувшись из областной Думы, она застала в приемной начальника своей службы безопасности Меркурьева.
– Олег? – удивилась она. – Ты меня ждешь? Я вроде тебя не вызывала. Или что-то случилось?
– Случилось, – мрачно сообщил Меркурьев. – Можно я к вам зайду? Примете?
– Да проходи, конечно. – Бжезинская неизвестно отчего вдруг встревожилась. – Погоди, сейчас чаю нам попрошу у Милы. Замерзла я что-то, на улице ужас, а не погода.
Меркурьев послушно молчал, угрюмо рассматривая крышку полированного стола для совещаний, за который уселся сразу, как вошел в кабинет. Это было необычно. Стол использовали по назначению и садились за него лишь на больших планерках. Все остальное время все визитеры, и Меркурьев не исключение, усаживались за маленький столик, приставленный к рабочему столу Элеоноры.
Несмотря на разрастающуюся внутреннюю тревогу, больше вызванную угрюмостью обычно веселого и разбитного Меркурьева, Бжезинская заставила себя не спеша раздеться, села напротив него, дождалась, пока Мила принесет чай и расставит приборы – перед начальницей ее расписанную под гжель чашку, из которой она всегда пила чай на работе, а перед Меркурьевым хрустальный стакан в серебряном подстаканнике. Он предпочитал чаевничать именно так.
– Что случилось, Олег? – мягко спросила Бжезинская, сделав аккуратный глоток и убедившись в том, что начальник службы безопасности первым начинать разговор не намерен.
– Увольняюсь я от вас, Элеонора Александровна, – с трудом выдавил он, и она чуть не подавилась горячим чаем от неожиданности.
– Что ты делаешь?
– Увольняюсь.
– Сейчас? Но почему?
– Так надо.
– Олег, я ушам своим не верю. Что значит, ты увольняешься? У «ЭльНора» такая трудная пора, я веду бой с тиграми, которые повсюду, и в этот момент, когда я нахожусь на грани банкротства, когда меня пытается сожрать «Ганнибал», когда меня предала Бутакова и бросил муж, ты заявляешь мне, что уходишь, и вместо объяснения говоришь, что «так надо»? Ты с ума сошел?
– Да ниоткуда я не сошел, – заорал вдруг Меркурьев и хлопнул кулаком по столу. Лакированная поверхность тихо пискнула, но устояла. – Не могу я остаться, понимаете? Не могу.
– Олег, ты работаешь в моей компании уже шесть лет. Мне казалось, что вместе мы прошли огонь, воду и медные трубы. Ты мне на выборах помогал. Поэтому мне кажется, что я имею право знать, что случилось? – Элеонора пыталась говорить спокойно, хотя спокойствия в ее душе и в помине не было.
– Элеонора Александровна, – Меркурьев прятал глаза, и Бжезинская вдруг ощутила, как паника накрывает ее ледяной волной. – Я не могу больше работать в «ЭльНоре». Скажите, кому передать дела.
– Но почему?
– Да потому что я больше не профессионал, – он как-то вдруг охрип, видимо, от большого волнения. – Это азы охранного дела – не испытывать эмоций к объекту, который охраняешь, быть над схваткой, понимаете? Хотя нет, конечно, не понимаете.
– Конечно, не понимаю, – аккуратно призналась Бжезинская, которая себя чувствовала в театре абсурда. Что-то в последнее время ее часто стало охватывать это состояние, будь оно неладно.
– Элеонора… Эля… – Он вдруг назвал ее семейным именем, которое у сотрудников было не в ходу. – Да как же ты, вы, а, черт… Неужели вы, Элеонора Александровна, не видите, что я вас люблю?
– Ты меня что? – Бжезинской казалось, что она ослышалась.
– Люблю… – Меркурьев говорил, и столько отчаяния было в его голосе, что она вдруг сразу ему поверила. – Давно уже. А в последнее время совсем в воздухе пробки вышибает. Нельзя в таком состоянии работать, беда будет. Она и так кружит, я же это чувствую, а трезво оценить не могу. Вот и думаю я, что лучше уйти, чтобы профессионал здесь всем занимался. Если у вас нет никого на примете, так я найду, вы не сомневайтесь. Но себе я больше не доверяю. А это все. Профессиональный конец.
– Иди, Олег, – устало попросила Бжезинская. – Ты иди сейчас. Ошарашил ты меня, если честно. Так что будет лучше, если мы оба возьмем тайм-аут, хотя бы до утра.
– Я работать не буду, – уперся Меркурьев. – Так что в эту сторону даже не думайте, Элеонора Александровна. А если в чем другом вам моя помощь нужна будет, так вы только обратитесь, я с радостью.
– Иди уже, помощничек, – в ее голосе прорвалось наконец-то скрытое раздражение. Любит он ее, видите ли. Все говорят, что ее любят, и вот, пожалуйста, все бросают наедине с проблемами и неприятностями.
Как же так вышло, что она осталась совсем одна? Даже Борис, ее Борис, с которым она прожила столько лет и которому родила двоих детей, теперь совершенно посторонний ей человек. Съехал в купленную ему двушку, днями не вылезает из своего ресторана, сам вместе с дизайнером расписывает стены, сам проводит собеседования, ищет шеф-повара, составляет меню.
Наблюдая со стороны, Бжезинская видела, что муж изменился, словно его испортили. Дети рассказывали, что в разговоре он то шутит и смеется, то вдруг кричит и бросает трубку. То названивает сыну и дочери, отвлекая от учебы, то уходит в подполье, словно они в чем-то виноваты. Бжезинская вдруг подумала, что, пожалуй, боится мужа. Она всегда боялась всего, что было непредсказуемым и опасным, как стихийное бедствие. Чего ждать от Бориса, она не представляла и была готова ко всему, даже самому худшему. И вот в такой ситуации Меркурьев ее бросает… Что и говорить? Вовремя…
