Видя, что Воронов колеблется, она щелкнула кнопкой чайника и засуетилась, накрывая на стол.
– Мне же все равно еще на объекты звонить нужно, выяснять, где эти люди, которыми вы интересуетесь. Пока я все узнаю, вы как раз чайку выпьете. У нас вкусный же чай, с травками. Вы ведь знаете. Я его так-то никому не завариваю, кроме Элеоноры Александровны. Но для вас не жалко.
Обижать хлопотливую Милу Дмитрию не хотелось, и он согласился выпить чаю с травками. Горячий ароматный пар поднимался над чашкой, рассеивая осеннюю хмарь за окном, что-то щебетала Мила, и Дмитрий внезапно подумал, как было бы славно, если бы можно было никуда не спешить, а сидеть, обхватив двумя руками огненную чашку, смотреть в окно, за которым, кажется, наконец-то кончился дождь, и думать про то, что Лелька уже, наверное, отправила Верочку на прогулку с няней и сама поехала на работу, что вечером они снова встретятся на просторной уютной кухне, где будет пахнуть вкусной едой и где ему, Дмитрию Воронову, всегда рады.
Чай кончился, он заглянул в пустую чашку, вздохнул оттого, что ему было жалко рассеявшегося морока, распрощался с Милой и собрался ехать по первому из двух адресов, которые она ему дала. Внезапно дверь в приемную распахнулась и туда ввалился дородный детина в распахнутом ватнике и замазанных глиной сапогах.
– Как работать? – возопил детина, простирая руки с многолетней въевшейся в кожу грязью в сторону Милы.
Девушка, впрочем, вовсе не казалась перепуганной, и Дмитрий, который решил уж было вступиться за нее, предпочел промолчать. Детина был явно свой.
– Чего грязь носите? – строго спросила Мила. Детина стушевался, стянул с головы вязаную шапку, нервно помял ее в руках.
– Так я ведь это, по делу… Работать-то как? Сначала инженер запропастился, теперь прораб исчез. Бетону-то не привезли, я в вагончик шасть, чтобы Михалычу сказать, чтоб позвонил куда следует, а его и нет, Михалыча-то. Виданое дело, работа стоит, а никому и дела нет. Потом Элеонора премии лишит, я ж знаю, у нас со сроками, сама знаешь, строго, а разве ж рабочий человек виноват, что бетону нет, Михалыча нет, никого нет.
Информация доходила до Воронова как сквозь вату. Он чувствовал, как у него начинает кружиться голова, будто в преддверии важного открытия.
– Погодите, – сказал он, чувствуя, как язык почему-то перестал помещаться во рту и ворочается с трудом. Лоб покрылся испариной, по спине потекли струйки пота, хотя в приемной была открыта форточка. – Погодите, я правильно понимаю, что ваш прораб Сергей Медякин, которого вы зовете просто Михалычем, сегодня с утра не вышел на работу?
– Так как можно это неправильно понять, если он не вышел, – детина медленно переводил взгляд с Воронова на притихшую Милу и обратно.
– А вы ему звонить пробовали? Вы вообще кто?
– Так я старший бригадир. Соколов моя фамилия. Мы с ребятами с утра пришли, а бетону нет, не привезли бетон. Я пошел в вагончик к Михалычу, а там заперто, нет его, Михалыча-то. Ну мы, знамо дело, набрали номер-то его, а телефон выключен. Абонент временно недоступен. А домашнего-то у него нет. Вот я и поехал в офис, чтобы тут сказать, что бетона, значится, не привезли.
– С бетоном мне все понятно, – сказал Дмитрий каким-то чужим, скрипучим голосом. Во рту у него явственно ощущался металлический привкус, как будто он долго и упорно облизывал ржавый гаечный ключ, в глазах двоилось. Заболевает он, что ли?
Самочувствие было таким же, как после полученного от Меркурьева удара по голове, но сегодня его же никто по голове не бил. Дмитрий даже пощупал свою голову, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
– С бетоном все понятно, а вот с Медякиным не очень. Вот что, Мила, дайте мне его домашний адрес, пожалуйста.
– Пожалуйста. – Мила покопалась в какой-то тетрадке, каллиграфическим почерком выписала из нее что-то на маленький листочек бумаги и протянула его Воронову. – Вы себя плохо чувствуете? Может, вам помощь нужна?
– Нормально все, – проскрежетал Дмитрий, чувствуя страшную слабость.
Вот не хватало еще прямо на глазах у этих двоих свалиться в постыдный обморок, как женщина. Он стиснул зубы и, держась преувеличенно прямо, вышел из приемной в коридор, где тут же привалился спиной к стене. Идти он не мог.
Набрав номер Ивана, он быстро рассказал об исчезновении Медякина, продиктовал его адрес и попросил направить на квартиру к прорабу кого-нибудь из оперативников.
– А ты что? – спросил Бунин. – У тебя какой-то голос странный.
– Да я и сам странный, – признался Воронов. – Помнишь, как мне пару дней назад худо стало? Вот и сейчас то же самое. В глазах темно.
– Нет, все-таки надо было тебя проверить на сотрясение мозга, – озабоченно сказал Иван. – Ты это, не геройствуй там. Сядь где-нибудь в уголке, сейчас я за тобой кого-нибудь пришлю.
– Да кого ты пришлешь, рабочий день в самом разгаре, – попробовал протестовать Воронов, впрочем, не очень уверенно.
– Не твоя печаль, – отрезал Иван. – В крайнем случае сам приеду.
Пятнадцать минут, которые потребовались Бунину, чтобы добраться из городского УВД в офис «ЭльНора», показались Воронову вечностью. Он пристроился в холле фирмы на удобном, малахитового цвета кожаном диване под бдительным оком охранника, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Шум шагов, голоса разговаривающих людей то наплывали на него, то отдалялись. Дмитрию казалось, что его качает на волнах в утлой деревянной лодчонке, которая без весел и руля плывет неведомо куда.
Невзирая на все протесты, Бунин отвез его в поликлинику. Дмитрия уложили на кушетку, обмотали какими-то проводами, взяли кровь из вены, а затем поставили капельницу.
– Что со мной? – спросил он у пожилой докторши, которую видел, когда проходил медкомиссию.
– Уровень сахара в крови резко упал. Гипогликемическая кома, слышали про такое? – Дмитрий кивнул. – Сейчас мы вам капельницу с глюкозой наладили. Полегчает вам, молодой человек. Есть по утрам нужно. Вы что же, голодный из дома уходите?
– Да я ел. – Дмитрий обстоятельно перечислил все, чем накормила его утром хозяйственная Лелька.
– Значит, надо на обследование ложиться, поджелудочную железу проверить. Не дело это, когда организм такие фортели выкидывает. Вы что, товарищ майор, пьющий?
Дмитрий покраснел, как рак. Несколько лет назад он действительно сильно пил, и понадобились немалая сила воли и помощь настоящего друга Вани Бунина, чтобы он завязал и вернулся к нормальной жизни и работе. Да и Лельке спасибо, чего уж говорить. Но вон оно, когда сказалось.
– Я не пью, – фальшивым голосом сказал он. – Совсем. Но раньше позволял себе, да.
– Ты в завязке, что ли? – Врачиха смотрела понимающе, и под ее взором Дмитрию хотелось провалиться сквозь землю. – Может, позволил себе вчера, вот организм с непривычки и отреагировал? Эх, мужики-мужики.
– Да не было ничего, – жалобно сказал Воронов, чувствуя пристальный взгляд друга. – Вот те крест, не было. Я же даже на рождение Верочки не пил. Даже шампанское. Ваня, ну ты же знаешь, скажи ей. – Это прозвучало так по-детски жалобно, что Воронов окончательно сконфузился и замолчал.
