С точки зрения Сергея, Верина плата — за статус его жены, за деньги, которые он приносил в дом, за его терпение, за ее холодность — была почти адекватной. Все женщины примитивны и несовершенны, но Вера менее других.
Покой и счастье для Веры заключались в определенности, и организованности ее жизни. Месяц назад они вернулись из отпуска. Она знала, что будет делать завтра — покупки, аэробика, новая книга. Послезавтра — пробежка, обед в Ассоциации жен зарубежных дипломатов. Через неделю начнутся занятия в университете. Через месяц поедут на рождественские каникулы к приятелям в Акапулько. Через год — снова отпуск в Москве.
Утром Сергей плохо себя чувствовал, но на работу все-таки пошел — был день зарплаты, а у них после отпуска совсем не осталось денег. С приступом острого аппендицита Сергея прямо из посольства увезли в госпиталь и прооперировали. Вере позвонили коллеги мужа, она примчалась в госпиталь, когда еще шла операция. Ждала сорок минут, затем к ней вышел хирург и сказал, что все закончилось благополучно. Сергея, если не возникнут осложнения, выпишут уже через три-пять дней, Вера может проведать мужа. Сергей еще не проснулся после наркоза. Ей дали пять минут, в течение которых она гладила его по руке — больной и беспомощный, он всегда вызывал у нее умиление. Медсестра сказала, что она может прийти завтра после обеда.
Вера успевала заехать в посольство до конца рабочего дня, нужно было взять зарплату Сергея, как и другие дипломаты, он, опасаясь ограбления, хранил деньги в сейфе канцелярии. Секретарь выдала ей большой запечатанный конверт, на котором рукой Сергея было написано “Крафт”. Вера распечатала конверт — не было смысла забирать все восемьсот долларов, достаточно сотни, остальные она положит на место. Кроме денег, в конверте лежали еще какие-то бумажки, Вера машинально вытащила их. Сунула обратно, достала деньги, и память вдруг вернула увиденное секунду назад. Письмо. “Здравствуй, мой любимый Сереженька!” — на первой строчке. “Серенький котенок, как я без тебя соскучилась! Целую твою мордашку и тебя всего-всего”, — на второй строчке.
Вера достала письмо. Их было даже два: послание Ольги Носовой, институтской подруги Анны, к Сергею и начало ответного письма Сергея Ольге. Когда Вера закончила читать, она едва нашла в себе силы положить конверт в сумку, улыбнуться секретарше, попрощаться, выйти, пройти по территории посольства, отвечая на приветствия встречных. По дороге домой нужно было перейти оживленную магистраль — восемь рядов движения, она не помнила, как пересекла их, как шла по улицам, как поздоровалась с портье в вестибюле, поднялась на лифте, ответила на звонок посла, справлявшегося о здоровье Сергея.
Вера долго сидела в кресле и тупо смотрела на конверт, который вытащила из сумки. Потом встала, сделала себе крепчайший коктейль из рома с кока-колой, выпила его залпом. Взяла письма и перечитала их.
“Здравствуй, мой любимый Сереженька!
Серенький котенок, как я без тебя соскучилась! Целую твою мордашку и тебя всего-всего. Нет, не целую, тихонько кусаю, мой сладкий. Ты у меня как сдобная булочка, и что ни кусочек, то орешек. Я вспоминаю каждую нашу встречу и дрожу от нетерпения снова почувствовать тебя глубоко-глубоко. Так жаль, что мы с тобой только пять раз были близки — и каждый раз все лучше было, правда? Почему я раньше не обращала на тебя внимания, не догадалась тебя соблазнить? Ты был бы рад, если бы все началось не этим летом, а на год, три года раньше? О, как я хочу тебя! Как я тоскую без тебя! Я целую этот листочек, которого коснутся твои руки.
Серенький котенок! А теперь я сообщу тебе самое главное! Большую-большую радость! У нас с тобой будет ребеночек! Я беременна! О, как я счастлива! Я ношу в себе кусочек тебя! Сереженька, ты станешь отцом хорошенькой, похожей на тебя девочки или хорошенького, похожего на тебя мальчика. Правда, здорово?
Сереженька, ты ведь не хочешь, милый, чтобы я сделала аборт? У тебя ведь нет детей, а жена твоя пуста и суха в гинекологическом смысле как старая тыква. Давай родим ребеночка? Хорошенького-хорошенького!
Я так люблю тебя, что согласна на любое решение, но, пожалуйста, любимый, не заставляй меня убивать нашего ребенка! Умоляю тебя! Тебе не нужно сейчас разводиться, приезжать, я никому не признаюсь, от кого беременна, только скажи, напиши “да!”. Ты ведь мне ответишь? Ты не станешь наказывать меня молчанием? А вдруг тебе нельзя отвечать и писать об этом в письмах? Тогда я восприму твое молчание как “да!”.
Любимый папочка, приезжай скорее, мы тебя встретим и будем жить все вместе долго-долго и счастливо-счастливо. Целую все свои (твои) орешки. Твоя Ольга”.
Ответное письмо Сергея, незаконченное — очевидно, приступ помешал, — было, не в пример Ольгиному, бесстрастным и даже грубым.
“Здравствуй, Ольга!
Я получил твое письмо. И хочу сказать следующее:
1) Я никогда, не просил тебя писать мне и вообще вступать в какое-то общение, пока я нахожусь за границей.
2) Ты совершенно верно вспомнила, что инициатива наших отношений исходила не от меня. И я никогда не давал каких-либо обещаний.
3) Я решительно отказываюсь от отцовства твоего ребенка. Можешь делать с ним, что хочешь.
4) Ни о каком разводе не может быть и речи. Моя жена…”
На этом письмо обрывалось.
— Что твоя жена, Сереженька? — проговорила Вера. — Пустая и сухая тыква. Сказано совершенно точно.
Почему она не чувствует ревности к Ольге? Говорят, ревность — это подозрение в собственной неполноценности. Тут ни о каком подозрении речи быть не может, полная ясность. Живая, яркая, дающая жизнь другому существу Ольга и я — сухая бесплодная тыква. Интересно, видела ли Ольга эти тыквы — небольшие, размером с грушу, высохшие семечки гремят в них, как в погремушке. Я — погремушка. Она — сочный плод. Может ли быть у сухаря ревность к яблоку? О чем это я? Фрукты какие-то. А Сережа? Я ревную его, обидна мне измена? Да, но почему-то не сокрушительно. Почему? Вот оно, поняла! Все мои обиды затмевает его благородство, его жертва. Ради меня он хочет отказаться от счастья. Я, бессовестная, даже не подозревала, на что он способен ради меня. У него будет ребенок, у него уже есть ребенок, а он отказывается от него, чтобы и дальше жить со мной. С уродкой, наказанной природой. Он хочет разделить со мной это наказание, взвалить его на себя. Я благодарна ему, я не стою его благородства. И мне нужно его благородство. Ситуация близкая к абсурду: женщина узнает, что у ее мужа беременная любовница, и захлебывается от восхищения собственным мужем. Нет, я не могу принять такой жертвы! Нельзя убивать ребенка, маленького Крафта, хорошенького-хорошенького, похожего на Сереженьку-котика. Перестань иронизировать над стилем Ольгиного письма! Ты бы все свое остроумие, образование, неземную красоту отдала за один-единственный детородный орган, такой, как у Ольги.
Если Сергей принял решение, его будет очень сложно переубедить — практически невозможно. Нужно действовать с другой стороны. Ольга? Написать ей, позвонить? Долго и ненадежно. И все-таки главное сейчас — Ольга. Надо защитить ее и уберечь от необдуманного шага. А вдруг она согласится отдать ребенка им? О, даже дыхание остановилось. Это было бы слишком прекрасно. Не смей надеяться! Не смей!
