Парк посещало много народа, но он был так велик, что казался почти безлюдным. Это натолкнуло меня на мысль об интимности и романтичности, и о собственной глупости, ведь парк предполагал полное уединение.
Купив несколько гамбургеров и содовой, мы нашли лавочку под одним из фонарей.
— Не поверишь, но я не бывал здесь с самого детства, — вымолвил Питт, разворачивая еду, — и уж тем более не ел гамбургеров лет сто.
— Это чертовски вкусно на самом деле, — одобрила я, — но я тоже ем их редко. У меня немного чокнутое семейство, если ты не заметил. Ба уверена, что фастфуд — это от дьявола.
Питт рассмеялся, и я поддержала его.
— Действительно вкусно, — проговорил он, набивая рот. — Так, значит, ты из Катригана?
— Да, а еще я ситайка.
— И как тебя угораздило…
— Здесь все обращают на это внимание. Ситайки редкость в Каптике, я уже поняла.
— У вас своеобразная внешность… ситайки очень красивы.
— У нашей расы нет преимуществ перед людьми, скорее наоборот. Лиртона развивалась слишком медленно, и когда человек пришел на нашу планету, он посчитал, что ситайцы примитивны, — говорить о подобном в присутствии парня, который нравился, было довольно сложно, — просто ситайцы развиваются позже, чем люди. Эта особенность сглаживается с годами, но в детстве она изрядно портит жизнь. Мама отдала меня в школу в семь, потому что полагала, что ее дочь способна на большее, чем любая ситайская девочка. На Айртоне детей отдают в школу не раньше двенадцати, вот так-то. Это в порядке вещей, но моя мама считает по-другому.
— И, наверно, она права.
Я поджала губы.
— И все-таки многим ситайцам тяжело пробиться, потому что их считают недостаточно… умными. И наивными.
Питт поймал мой взгляд, вымолвил серьезно:
— Ну, тебя я точно не могу назвать наивной, Лимма.
Я промолчала, но только потому, что я как раз и была наивной. Это можно было скрыть от окружающих, но только не от самой себя. И я всегда боялась повторить судьбу матери, влюбившись и доверившись тому, кто разобьет сердце.
— Между нами есть и другое отличие, — сказала я тише, чувствуя жар, бросившийся к щекам, — в физиологии…
— О, я слышал об этом, — произнес Питт, тоже краснея, — эта особенность касается только женщин?
— Угу.
— И это правда? Ну… то, что говорят?
— Что в постели с ситайкой может получить удовольствие даже импотент? — хмыкнула я. — Ну, вроде того.
Мы оба замолчали. И зачем я только подняла эту тему?
— Мне нужно быть в девять дома, — сказала, рассеянно глядя на зажигающиеся фонари, — нужно позаботиться о маме.
— Я отвезу, не волнуйся, не опоздаешь.
Мы выкинули мусор в урну, и Питт поинтересовался, подвигаясь ко мне на лавочке:
— Не замерзла?
— Нет, все нормально.
Представить страшно, что он дотронется до меня. Наверно, потому что мне очень этого хочется… И, наверно, Сайверс понимает меня без слов. Его горячая ладонь скользит по спине, обхватывает за плечо, притягивает к себе. Через секунду я уже в мужских объятиях, трясусь от переполняющих меня эмоций. Во рту сухо, сердце безудержно колотится.
— Я не сделаю ничего противозаконного, Лимма, — шепчет Питт в висок, чувствуя мою дрожь.
Я ощущаю себя полнейшей дурой. Больше всего меня страшит мысль, что он догадается, насколько я неопытна. О, лучше провалиться сквозь землю!
— У тебя мягкие волосы, — Сайверс утыкается лицом куда-то за ухо, жарко дышит, вдыхает аромат моих волос. — Ты так приятно пахнешь…
От его шепота волна мурашек прокатывает по всему телу, а низ живота обволакивает тепло.
Это даже лучше, чем сон. Со мной происходит нечто — веки тяжелеют, дыхание учащается, мне хочется ощутить Питта, его вкус, запах, тяжесть его тела.
— Лимма… — его губы жадно находят мои.
Я просто открываю рот, ощущая, как Питт обхватывает мою нижнюю губу, затем верхнюю, а затем его язык проникает в меня. Ощущения настолько сильные, что между ног появляется влага. Я стыдливо всхлипываю и отстраняюсь.
Питт не сделал ничего плохого, но вид у него взволнованный, возбужденный.
— Прости, — хрипло выдыхает он, — слишком рано, да? Я не должен был… только не уходи.
Господи, его реакция настолько искренна и импульсивна, что я готова в ту же секунду ему отдаться. Знал бы он, что творится со мной, когда он рядом, когда касается, наконец, когда просто смотрит вот так.
— Все нормально, я просто…
— Ты никогда этого не делала?
Отведя взгляд, я старалась придумать что-то стоящее в ответ или тактично сменить тему.
— В этом нет ничего плохого, Лимма.
Мне не удалось скрыть горький смешок.
— В двадцать лет странно не уметь целоваться, — проговорила, не поднимая взгляда.
— Нет, это потрясающе, — он помедлил, прежде чем сказать то, что собирался: — Я еще ни разу не встречался с девственницей.
О, черт…
— Лучше не заостряй на этом…
— Прости… — вымолвил он.
Мы замолчали, испытывая неловкость.
— Рядом с тобой я чувствую себя неполноценным, — вдруг усмехнулся Питт, — ты идеальная, а я… у меня много недостатков.
— Шутишь? Ты лучший футболист университета, богатый и красивый. С таким набором любые недостатки не имеют никакого значения.
— А ты циничная, — хмыкнул он и рассмеялся.
Было около девяти, когда Питт привез меня домой. Как и обещал. Впрочем, он, к удивлению, не позволял себе ничего лишнего. Вернее, ничего того, чего я сама бы не хотела.
— Спасибо, — произнесла я прежде, чем выйти из машины.
— Увидимся завтра?
— Если хочешь.
— Хочу, — поспешно выдохнул он, — очень хочу, Лимма.
Он медленно наклонился ко мне, давая понять, что намеревается сделать. Кончики его пальцев коснулись моей скулы, легко провели до уголка губ. Я не отстранилась, послушно принимая прощальный поцелуй — глубокий, раскованный и зажигательный.
За все приходится платить, даже за собственную рассеянность.
Доктор Баргер редко посещал собственный кабинет, находя себе применение в лаборатории. Но ради меня он изменил привычкам. Он убрал со стула ворох бумаги, поставил этот стул перед столом, на который имел обыкновение присаживаться во время беседы.
— Садись, Лимма, — довольно мягко произнес он, — нам нужно серьезно поговорить. — Итак… — начал, убедившись, что я действительно сижу и внимательно слушаю. — Я разочарован. За несколько дней тебе удалось кардинально изменить мое мнение о себе. Лимма, в чем дело?
