Кинобоевики и телесериалы используют этот ресурс все чаще. Коммерческое искусство небезуспешно прибегает и к старому доброму оккультизму. Бестселлер Дэна Брауна «Код да Винчи» побил все рекорды по количеству продаж. Но это не значит, что оккультизм и религии Востока перестали интересовать настоящих художников.
Ирония и надежда
В прежнее время они помогали модернистам (прежде всего футуристам и дадаистам) безжалостно издеваться над буржуазным укладом. Обуржуазившись, сами стали объектами иронии, хотя и довольно беззлобной.
В двух романах конца 1980-х – «Иствикские ведьмы» и «Буква S» – Джон Апдайк вволю посмеялся над оккультной тусовкой Северо-Востока США, сведя ее с настоящим дьяволом (в первом романе), и подшутил над индуистской общиной на Юго-Западе, гуру которой на поверку оказался невротичным евреем из Бостона(во втором).
Но самое настоящее раздолье они предоставили для насмешников-постмодернистов. В романе «Маятник Фуко» Умберто Эко (1988) трое героев, скромных работников издательской индустрии, играя, запускают проект оккультного заговора и в конце концов сами становятся жертвами порожденной ими иллюзии. Примечательно, что роман вышел за десять лет до «Кода да Винчи», повторяющего многие его ходы, вплоть до пугающих сцен в библиотеках и музеях. Но Дэн Браун и Умберто Эко не только несопоставимы по уровню писательского мастерства, но и преследуют совершенно разные задачи. Первый пугает и развлекает читателя «оккультными тайнами», второй над этими тайнами потешается, заодно не отказывая себе в удовольствии посмеяться и над наивным коллегой. В интервью «Нью-Йорк таймс» он говорит: «Я был вынужден прочесть его («Код да Винчи»), потому что все меня о нем спрашивали. Мой ответ – Дэн Браун один из персонажей моего романа „Маятник Фуко“, который как раз о людях, начинающих верить в оккультные штуки… в „Маятнике“ я представил этот тип людей в гротескном виде. Так вот, Дэн Браун – одно из моих творений».
Но не так все просто с самим Умберто Эко. В диалогах с миланским кардиналом Карло Мартини, опубликованных на страницах «Коррьере дела сера» и затем собранных в небольшую книжицу «Во что верит неверующий» (1997), он позиционирует себя агностиком, но признается в «робкой уступке надежде»: «Нынешняя электронная вселенная учит нас, что информация может передаваться с одного аппарата на другой без всякой потери характеристик. Так почему же для нематериального алгоритма нашего „я“ невозможно существование между выходом из одного физического тела и вселением в следующее? Кто знает, быть может, смерть не конец всему, а переход нашего программного обеспечения (которые иные назовут душой), созданного всей нашей жизнью из воспоминаний и сожалений, на какой-то немыслимый носитель информации».
Если внимательно присмотреться к словам писателя, можно заметить, что в них имплицитно содержится отсылка к той части оккультно-ориентального синтеза New Age, который граничит с современной наукой (третий уровень, по Спенглеру). Разочаровавшись в католицизме и посмеиваясь над оккультизмом для широких масс, Эко не остался равнодушным к «научным» прозрениям.
Не менее ироничный французский автор Мишель Уэльбек в романе «Элементарные частицы» (1998) ставит перед собой еще более сложную задачу, чем Эко в «Маятнике». Он не посмеивается над людской доверчивостью, но пишет утопию, в которой получает развитие идея New Age о смене парадигмы и возникновении нового человечества. «Любой генетический код, сколь угодно сложный, может быть перезаписан в стандартной, структурно стабилизированной форме, недоступной для нарушений и мутаций. ‹…› Всякое живое существо, как бы ни было оно развито, может быть трансформировано в похожее, но размножаемое посредством клонирования и бессмертное».
В отличие от Эко, Уэльбек ссылается на New Age вполне эксплицитно, но делает это в ироничном ключе, высмеивая характерную для него «смесь фундаментальной экологии, тяготения к традиционалистскому мышлению и „святыням“, унаследованным от родственного движения хиппи и Эселенских идей (Эселенский институт в Калифорнии – один из центров движения. – Б.Ф.)», но вместе с тем превознося его (хотя тоже не без подначки) за «мощный призыв к смене парадигмы». Так или иначе, перед нами искусное соединение двух сложно совместимых начал иронии и надежды.
Добавлю, что без иронического отстранения ни один нынешний литературный, театральный или киноэкспериментатор, а уж тем более представитель современного искусства ничего не заимствует из арсенала оккультных и ориентальных идей и практик. Это и наши Владимир Сорокин и Олег Кулик, и итальянец Ромео Кастеллуччи, и бельгиец Ян Фабр, и американки Лана и Лили Вачовски, и британец Дэмиен Хёрст.
Оборона идентичности
Масскульт стремится присвоить и монетизировать эзотерику, религии Востока хотят вернуть похищенное. В их борьбе есть справедливое желание помешать Западу адаптировать их религиозные и культурные ценности под собственные нужды. Как показано в нашей книге, этим грешили все – от теософски настроенных символистов до писателей-битников. Первых вразумлял Свами Вивекананда, вторых – Д.Т. Судзуки. В трудах палестинца Эдварда Саида, преподававшего в Колумбийском университете, подробно описано, как европейские авторы и политики имперских времен искажали восприятие Востока в угоду своим эстетическим пристрастиям и политическим интересам и как это продолжается по сей день. Его главная работа «Ориентализм» (1978) показалась настолько убедительной Западу, отягощенному постколониальным комплексом вины, что само понятие «ориентализм» приобрело негативные коннотации.
Но одно дело отстаивать аутентичность, и совсем другое – табуировать возможные интерпретации. Именно с последним и столкнулся Питер Брук, поставивший «Махабхарату». Его индийские критики опирались на концепцию Саида, но подменяли суть спора. Они боролись не за аутентичность индуизма, а против права художника интерпретировать материал для включения его в универсальный культурный синтез. Во многом эта критика была вызвана тем, что перед лицом наступающей глобализации ими овладел страх раствориться в ней. Потерять свою национальную и религиозную идентичность. Натыкаясь на эту фобию, рациональные аргументы Брука и Карьера о том, что они не стремятся исказить индуизм, а хотят сделать «Махабхарату» понятней для мира и включить ее в сокровищницу мировой культуры, теряли свою убедительность.
Иррациональный страх мешает встрече и толкает к бегству. В случае хиндутвы и других религиозных и националистических движений подобного рода это бегство в прошлое. Такое бегство предполагает фундаменталистское отношение к религии, когда она оберегается от любого вмешательства извне, будь то художественная интерпретация (как в случае с Бруком) или научный анализ (как в случае с книгой Уэнди Донигер «Индусы», недавно запрещенной для публикации в Индии).
В принципе оборона идентичности не может нанести вреда тем, кто обвиняется в нападении. Напротив, их популярность в мире растет. «Махабхарату» пересмотрело огромное количество людей (до сих пор Жан-Клод Карьер ездит по миру с лекциями, на которых в одиночку разыгрывает сцены из своего знаменитого текста). Книги Донигер издаются все новыми тиражами в Европе и США. Напротив, вред наносят себе сами обороняющиеся. Изоляционизм и отказ от диалога искажают религию, которая, добровольно заточившись в догматическое гетто, превращается в бледную тень себя самой.
