— Что?! — не веря ушам, переспросила Конни.
— Обычно проходит больше времени, пока что-нибудь не стрясется. И все равно не избежать, — сказала Грейс тихим голосом. — Никогда не знала, чем это объяснить. Господь дарует, и Господь забирает, как говорила мама. Это плата за дар заглядывать в людей. За него сначала расплачиваемся мы — у нас болит голова, а потом страдают и те, кто нам дорог. Как и все на свете, это происходит циклично, с разной интенсивностью, в зависимости от состояния Земли. В конце века циклы стали короче. Я прожила с Лео всего полтора года, мама с папой больше двадцати лет, а тут Сэм… И всего-то после двух месяцев… — Она тяжело вздохнула. — Бедная моя девочка.
— Как ты узнала про Сэма? Откуда ты знаешь его имя? — воскликнула Конни.
Да, между ней и мамой существовала своего рода связь, но она тщательно скрывала от Грейс свои отношения с Сэмом. Не потому ли она так старательно о нем выспрашивала?
Грейс досадливо вздохнула и, прошептав: «Извините, Билл», жестом пригласила его сесть на диван в гостиной.
— Помни, Конни, что бы ты ни делала, делай все в доме, — проговорила она твердо. — Нигде, кроме как на своей земле, ты не будешь в большей безопасности.
— Но, мама, я… — начала Конни и осеклась. — Подожди. Ты хочешь сказать, что знала, что с Сэмом случится беда?
Грейс нетерпеливо засопела, как всегда, когда считала, что Конни не понимает того, что и так ясно и недвусмысленно.
— Нет, серьезно, Констанс. Ты иногда просто не замечаешь очевидных вещей.
Конни замерла на месте, сжав телефонную трубку рукой, которая словно повисла в воздухе отдельно от тела. Как ее только что назвала Грейс?
Констанс.
Ее полным именем.
Как и прочие, кого в обиходе называли только уменьшительным именем, Конни совершенно забыла, что это слово имеет к ней какое-то отношение. Как-то они говорили об этом с Лиз. Как она сказала? Когда кто-нибудь называет ее «Элизабет», ей всегда кажется, что обращаются к кому-то у нее за спиной.
Констанс. Пай-девочка, кожаные туфельки, носочки с рюшечками. В детстве Конни ненавидела свое имя. Среди маминых приятелей-неформалов по общине в Конкорде полные имена тоже были не в ходу. Пока Конни росла, рождавшимся детям давали вычурные, типичные для хиппи имена — Бранч Уотер Альперт, который теперь учился в университете Брэндис, или Самадхи Маркус — педантичный молодой человек, изучающий право и обосновавшийся в Эшвилле. Теперь он представляется всем как Джон. Да его никто и не винит.
Вот Конни и отделалась от своего имени так же окончательно, как от старых туфель, из которых выросла. И так далеко было оно запрятано, что она с изумлением обнаружила: у этого слова есть значение помимо имени. Констанс — «постоянство», «прочность», «верность», «непреклонность». Состояние бытия или то, к чему можно стремиться. Так же, как Грейс — «благодать».
И так же, как Деливеренс — «спасение», «освобождение».
— Боже мой… — прошептала она, широко раскрывая глаза от внезапного осознания очевидного.
Ну, конечно же. А София — по-гречески «мудрость», это говорила Лиз. Мерси — «милосердие». Пруденс — «благоразумие». Пейшенс — «терпение». А Темперенс — «умеренность», «сдержанность» — спокойно взирала на Конни с портрета, висевшего у бабушки в гостиной. Она была молчаливым соединяющим звеном между настоящим и прошлым женской линии семьи. Фамилии менялись со временем и с замужеством, но имена несомненно выстраивались в генеалогическое древо.
Конни удивленно рассматривала свою ладонь, где с болезненным жжением и голубым сиянием концентрировалась ее энергия — гадала ли она на сите и ножницах или гладила Сэма по голове, стараясь облегчить его страдания. Ей вспомнились подробности маминой жизни. Отбросив густой туман стиля Эры Водолея, она наблюдала, как под мишурой слов вырисовывается главное. Просто все эти женщины — так похожие на Конни, но каждая в своем историческом периоде — описывали свое ремесло словами, характерными для их эпохи. Конни сглотнула и, поднеся трубку близко к губам, зашептала:
— Мама, ты знаешь, кто выжег круг у меня на двери?
Она услышала, как Грейс усмехнулась — мягко, но не без самодовольства.
— Вот что я тебе скажу, — ответила она. — Никто, поверь мне, никто не заботится о твоей безопасности больше, чем я.
Повисла тишина — и Конни вдруг все поняла.
— Да, но как… — начала она, но Грейс ее перебила:
— Прости, дорогая, я должна идти. Не могу заставлять Билла ждать. Его аура в ужасном состоянии.
— Мама! — протестующе воскликнула Конни.
Грейс перебила:
— Послушай меня. Все пройдет хорошо. Помнишь, что я тебе говорила о природных циклах Земли? Это не просто смена погоды. Я нисколько не волнуюсь. Доверяй себе, и ты поймешь, что надо делать. Это как, — и она подняла глаза к небу, ища слова, — как сочинять музыку. Нужен инструмент. Нужен слух. Нужна практика. Собери все это вместе и сможешь играть. Конечно, есть ноты, они тебя ведут. Но что они сами по себе? Сами по себе они закорючки на бумаге.
Неуверенность и страх охватили Конни, как будто она стояла в мелком ручье и в мутной воде пыталась отыскать дорогую и драгоценную вещь.
— Я так многого еще не понимаю, — прошептала она, сильно прижимая трубку к уху, так, что оно даже покраснело.
— Для тебя это загадка, — твердо сказала Грейс, — а я вижу дар. — И не успела Конни ответить, как мама прокричала в сторону: «Уже иду, Билл!», а потом сказала в телефон: — Я тебя люблю, дорогая моя. Береги себя.
В трубке щелкнуло, разговор был окончен.
— Но это же больно! — воскликнула Конни, растирая ладонь, где прямо под кожей стало слегка покалывать.
Интерлюдия
Бостон, Массачусетс
28 июня 1692 года
Последние четверть часа крыса, не торопясь, умывалась, скребя кулачками за ушами и по усатым щекам. Только когда ушки залоснились и засверкали, она переключилась на розово-коричневый хвост, лапками, как руками, выбирая из него блох и всякий мусор, а потом тщательно вылизала кончик языком. Маленький квадратик солнечного света, где она сидела, падал из зарешеченного окошка под потолком, сквозь которое виднелись ноги прохожих и копыта лошадей. Выпуклые, точно пуговки, смышленые глаза зверька поблескивали в лучах солнца. Он еще не закончил прихорашиваться, когда из угла камеры раздался стон, и из темноты показалась нога, задев пучок грязной соломы, на которой сидела крыса. Вздрогнув, она соскочила на пол и исчезла во тьме, чтобы закончить свой туалет где-нибудь в другом месте.
В луче света теперь лежала подрагивающая нога. Из дырки в грязном шерстяном чулке выглядывали два пальца. Поверх чулка на ногу были надеты тяжелые кандалы, прикованные к стене короткой толстой цепью. И хотя закреплены они были на самый маленький размер, ножка в них болталась, а чулки почернели от ржавчины.
