Губы Свидерского не двигались.
«Тихо сядь. Не говори ничего. Я усыпил охранников… но не сильно. Могут очнуться».
Она медленно, заставляя мышцы работать и едва сдерживаясь, чтобы не кричать, села.
«Мне нужно… освободиться. Я вытащу нас. Тихо только. Кать. Тебе нужно от меня подпитаться».
Она всхлипнула.
«Нет!»
«Кать, послушай. Катюш. Просто сделай это. Тогда ты сможешь уничтожить цепь и освободить меня. Не теряй время».
«Не получится. Я едва чувствую тебя. В голове хаос».
«Сосредоточься на мне».
«Я боюсь, что не смогу остановиться. Я боюсь, что убью тебя».
«Сможешь! Давай! Не думай обо мне!»
Его аура засветилась ярче, и Катерина чуть наклонилась вперед, вглядываясь в нее. Тепло, действительно тепло.
Жалость утихала, заглушаемая голодом, – и герцогиня потянулась к источнику энергии. Алекс смотрел на нее ужасающе красными глазами. Лицо его ничего не выражало.
От Свидерского оторвалась первая светлая нить и потекла к ней, потом вторая, третья, сворачиваясь в толстый канат – и Катерина едва сдержала стон, когда канат этот коснулся ее, – а затем уже пила по полной, захлебываясь, чувствуя, как темнеет в голове и как хочется больше, еще больше.
«Остановись».
Она едва слышно застонала. Какое там – тут столько энергии. Пульсирующей, сладкой.
Ее рука вдруг стала свободной: Катя посмотрела на запястье – кандалы рассыпались ржавым прахом. Теперь можно подойти и взять столько, сколько хочется.
Она мягко, как кошка, пригибаясь к полу, подползла к Алексу, прижалась щекой к груди, почти урча от жажды. Он снова тяжело дышал и напрягал мышцы, стараясь не стонать. Его выгибало – а ее руки суетливо искали свободную от одежды кожу – чтобы впиться, чтобы ближе был источник, – и одежда расползалась под ее прикосновениями.
«Остановись. Прошу. Ты можешь».
Ладонь мазнула по мокрому, теплому, и тут же обострилось обоняние – в нос шибануло запахом крови. Кровью пахли ее роды и выкидыши, кровью и страхом воняла она после побоев мужа – и такими же липкими, красными были ее ладони, когда она умывала лицо и рассматривала наливающиеся чернотой синяки. Катерина отшатнулась, в ужасе глядя на свои пальцы, и начала суетливо вытирать их о камень. Приподнялась, вгляделась – Александр спокойно смотрел на нее. Под его щекой уже натекла целая лужа, отливающая багровым, и кровь не останавливалась. Руки, посиневшие, сжатые, поднятые вверх, были скованы цепью, прикрепленной к крюку в стене.
Эти руки и спасли ее. И его. Вспомнилось, как крепки и нежны они могут быть, как ласково он наглаживал ее по плечам и спине, как обнимал. Что-то полыхнуло в голове, и в сознании установилась абсолютная ясность.
Это свой. Нельзя.
Свой же. Свой. Нельзя.
Удерживая эту мысль, Катерина коснулась пальцами цепи. Та мгновенно расползлась темными хлопьями, как и тяжелые кандалы.
Герцогиня тут же отползла обратно, тяжело дыша.
«Что теперь?»
«Теперь тебе нужно открыть дверь. И найти мне молоко. Или хотя бы ключевую воду. Растопленный снег тоже подойдет».
Она едва не рассмеялась.
«Вода, Кать. В ней много силы. Тебе нужно отпереть дверь камеры и найти мне чистую воду. Я не могу сосредоточиться. Не встану. Еще немного – и отключусь. Сделай это. И я вытащу тебя отсюда».
Александр закрыл глаза и замолчал. И Катерина, чувствуя ладонями холодный камень пола, оттолкнулась от него, поднялась и неуверенно пошла к двери. Провела рукой по месту, где с другой стороны была щеколда, собирая в кулак ржавую пыль и отбрасывая ее. Потом еще раз. Старое, пережившее столетия железо рассыпа́лось мгновенно, но с каждой попыткой поддавалось все неохотнее, словно часть своей разрушительной силы Катя тратила на его уничтожение. Наконец герцогиня смогла просунуть пальцы в образовавшуюся дыру, кое-как подцепила щеколду и сжала ее. По коже сыпалась крошка, и щеколда таяла невообразимо медленно – а герцогиня уже чувствовала снова подступающий голод и ровное сияние лежащего позади Александра.
Еще немножечко, чуть-чуть. И поскорее – потому что тепло манило, тепло звало ее обратно.
Железо сжималось в ладони куском сыпучего льда – но в конце концов дверь скрипнула, приоткрылась, и Катерина осторожно толкнула ее наружу. Осторожно – Симонова прекрасно помнила жуткий скрип, с которым створка двигалась ранее.
То ли боги обратили сейчас в эту сторону Туры свои взгляды, то ли судьба решила, что хватит неудач отдельно взятой женщине, – но дверь открылась почти бесшумно, не потревожив охранников.
Двое мужчин стояли с открытыми глазами, и Катерина испугалась, что они видят ее. Но они не шевелились, смотрели прямо, и зрачки были большие, расслабленные, и дыхание ровное.
Она осмотрела их – нет ли где-то бутылки с водой, – но ничего не нашла. Прикрыла пострадавшую дверь и, поправив дырявую юбку, пошла по темнеющему коридору – света много было только у их со Свидерским камеры.
Лишь бы никто не решил сейчас проведать пленников!
Вода была в затопленных камерах, но Катя сомневалась, что ее можно пить, – такой неприятный запах от нее шел. Вода точно есть в доме. Но там – похитители. А еще за окнами Катерина видела снег – значит, надо постараться не заблудиться в коридорах и найти выход наружу.
На первой развилке герцогиня поколебалась, выбрала одно из ответвлений и пошла дальше, бормоча шепотом причетки из бабушкиной тетрадки – вдруг пригодятся? Эхо подхватывало шепот, откликалось насмешливым и настойчивым шелестом в уголках и провалах. Как назло, из головы вылетела причетка-потеряшка, хотя она была первой, что бабушка заставила заучить. Как же там?..
«Узелок, узелок, раскрутись, развяжись, дорогу верную покажи, заклинаю…» А что дальше?
Снова развилка – и ни одного светильника. Катя, постукивая каблуками – чудо, что они уцелели! – пошла в темноте. Глаза снова перестроились, стены каменного коридора стали объемными, бархатными.
«Узелок, узелок…»
Опять разветвление. Никаких пометок, никаких следов. Откуда-то потянуло табачным дымом, но Катя, как ни принюхивалась, не могла определить, из какого рукава тянет. Пошла туда, где запах показался сильнее.
Ну как же звучит причетка?! Еще две фразы, она точно помнила. Как так, как она могла забыть?!
Катерина уперлась в тупик. Пошарила руками по стене – здесь был обвал, и Катя поспешила обратно. Если ее засыплет, Саша умрет там, в камере. И девочек своих она больше не увидит.
От воспоминаний о дочерях перехватило дыхание, и герцогиня застонала чуть слышно. Издевательское эхо тут же подхватило этот стон, усилило, сделав похожим на вой умирающего зверя, и она насторожилась, прислушалась. Сердце забилось чаще и успокоилось, только когда стих вой.
