Тем временем Ален с помощью отчима и друга доплелся до порога. С внезапной силой схватив Росомаху за ворот, он заговорил, тяжело роняя отдельные слова и не отрывая страшного взгляда от глаз друга:
– Василису. Доведи. До порога. Понял? Бронь. Заговоренная. Нож. Тоже. Неумеха. Отобьется. От матерого. Доведи. До порога. Понял? Головой. Отвечаешь.
Росомаха быстро закивал, силясь оторвать взгляд от этих страшных, нечеловеческих глаз, и не мог. Ален сам погасил жуткое желтое сияние, стянул зрачки из щелок в точки и рухнул как подкошенный.
Очнулся он лишь под утро. Устало положив голову на край кровати Алена, спала мать, просидевшая рядом с ним всю ночь.
Лекаркой она была довольно-таки умелой, но ей стоило много сил залечить порванную артерию, кровь из которой хлынула, как только Ален перестал мысленно сводить края раны, потеряв сознание. Она понимала, насколько близко в тот момент ее сын подошел к могиле. А пока лечила, заглянула в душу и ужаснулась. До этого она еще надеялась, что Ален сможет стать прежним… Но такой безысходности и бездны смертной тоски даже у стариков почти никогда не бывает… В душе не было желания жить и бороться – лишь устало-обреченная тоска и бесконечная боль.
Парень сел на кровати, ощупывая перевязанные плечо и грудь. Мать забинтовала его основательно – почти по пояс тело туго стягивали бинты. Из-под повязки выглядывал вытатуированный на плече Знак. Он чуть светился бело-серебряными красками, тонко очерченный угольно-черным. Пульсирующая боль и слабость накатывали красными волнами на берег сознания. Стараясь не тревожить мать, он встал, надел военные штаны, отстегнул клинки, поверх повязки неловко надел свободную черную рубаху. Каждое движение отдавалось нестерпимой резью в груди и руке. Соорудив из чистой тряпицы перевязь, Пламенный постарался поменьше тревожить руку. Но все же, сжав зубы, поднял мать и положил ее на свою кровать. На лбу выступили капли пота, но Ален не проронил ни звука.
Взяв верную свирель, неслышно выскользнул из дома. Надо было набраться сил. А в доме, лежа в постели, этого не сделать вольному Пламенному. Были и другие причины бегства Алена. Сейчас он был опасен и знал это. Ох как опасен… Не совладает с собой – и полдеревни перебьет его боевая неконтролируемая ипостась, Зверь.
Озерцо за садом встретило старого знакомца тихим вздохом и ласковым шепотом воды. Стянув сапоги и закатав штаны повыше, он ходил ногами в чистой воде, перебирая пальцами прибрежные камешки и распугивая мелких рыбешек. Озеро безропотно принимало в себя всю злость, ненависть, боль одинокого юноши. Он беззаботно улыбался, ловко поднимая пальцами ног донные камешки и бросая их в воду.
Белесый туман, что Ален вдохнул в конце вчерашнего боя, был памятью Мародера. И, отводя от себя беду, Ален блокировал память, свою и чужую, без разбора. Пока они не смешались. Пройдет время, и отнятая память схлынет, растает, как утренний туман. Но чтобы это произошло, должно наступить то самое «утро».
Вдоволь наигравшись в воде, Ален обошел озерцо, шепотом поблагодарив воду, и побежал через лес на опушку, высоко вскидывая длинные ноги, грациозный, как дикий зверь, и такой же опасный.
Остановившись у обрыва, он замер, завороженно смотря, как светлеет на востоке небо, как меняются его краски, как занимается величавая заря… Тогда он вдруг запел. Его звонкий голос выплетал незнакомые слова нечеловеческого языка. Юноша сам не понимал слов, но даже не задумывался над этим немного странным фактом. Тихо, не тревожа рассвет, полилась над землей песня, и лес замер, вслушиваясь.
Взошло солнце, окончилась песня, и маг радостно потянулся к солнечным лучам, исполняя дикарский танец. Перевязь ненужной тряпицей болталась на шее, а Ален, чистое беспамятное дитя, ловил руками первые лучики солнца и сплетал из них венок.
Неслышный простому человеческому уху вздох заставил Алена мгновенно пригнуться, скрывшись в траве, и заозираться.
С легким смешком на опушку из кустов выбралась девушка со следами слез на милом личике. Несколько секунд юноша не узнавал ее и лишь наслаждался красотой лесной нимфы. Потом сама собой заработала память, и он узнал Василису. Она стояла и улыбалась ему. Он неуверенно улыбнулся в ответ.
– Василиса? – Свой голос показался ему чужим.
Куда исчезла холодность заточенной стали? Что сталось с резким, приказывающим тоном? Он попробовал свой голос вновь:
– Что ты здесь делаешь, Василёк?
Девушка рассмеялась нежным серебряным колокольчиком.
– Я из дома убежала, – призналась она, потупившись. – Отговорилась, что с утра за грибами пойду, и вот… За тебя боялась, спать не могла…
Он недоуменно улыбнулся, покачал головой. Память по-прежнему работала лишь на уровне рефлексов – «помню то, что вижу перед собой».
– Иди сюда. – Он протянул ей здоровую руку, не затянутую в перчатку.
Василиса подошла, положила свою детскую ладошку в ладонь Алена и поразилась, до чего же у него красивые руки, как у эльфа… Узкая ладонь с изящными пальцами, тонкое запястье, у многих девиц и то шире. И только витые ремни мышц отличали эти руки от девичьих.
Не замечая ее взгляда, Ален привлек девушку к себе, закружил по опушке.
– Как хорошо… – выдохнул он.
– Ты здоров? – радостно улыбнулась Василиса. – Совсем-совсем здоров?
– Нет. – Пламенный поморщился и остановился, отстраняя от себя девушку. – Рана еще болит. Но мне не хочется бессильно лежать. – Он улыбнулся.
В глазах Василисы появилось беспокойство. Рассмеявшись, Ален надел на ее прелестную головку венок из солнечных лучей, светивший золотым сиянием.
– Ой, что это?! – Сняв венок, Василиса с восторгом разглядывала затейливую вязь золотых нитей.
– Первые лучи, – улыбнулся Пламенный маг. – Я их поймал и сплел.
– Как красиво, – выдохнула девушка, не в силах оторвать взгляд от подарка.
Только пятеро магов во всем мире могли сотворить подобное из простого света, делая его материальным, но играючи сплести из него венок… для этого недостаточно быть просто магом.
Счастливо засмеявшись, Василиса надела венок на голову и закружилась, раскинув руки. Маг, словно озорной мальчишка, прыгал по опушке босыми ногами. Подхватив девушку под руки, он закружил ее в танце, и ветер играл им музыку.
Они долго хохотали и резвились, ни о чем не тревожась. А подустав бегать и танцевать, присели у обрыва за старым деревом, обнявшись и болтая ногами над пропастью.
– Что с тобой случилось? – спросила Василиса. – Ты вчера был такой темный, серьезный… А сегодня совсем другой.
Ал чуть нахмурился.
– Тебе это, наверное, странным покажется… – неуверенно начал он. Василиса заглядывала в его глубокие синие глаза, ожидая продолжения. – Я сейчас как бы пустой. Беспамятный. Я не помню даже своего имени. Ты назвала меня «Ален», но я не уверен, что это мое имя. Как будто что-то звучит не так.
