– С твоих слов, этот самый Ник уверен, что щенок хотел выбрать его, – предположила Леда.
– А вот и ошибается! – вспыхнула Мари и тут же виновато улыбнулась матери, а Ригеля ласково потрепала. – Простите, я не на вас злюсь, а на него. – И, вздохнув, она подсела к Леде. – Так странно было слышать, как он рассуждал о Ригеле, будто тот его собственность. Странно и страшно.
Леда погладила Мари по колену.
– Зато теперь ясно, как это Псобратья недоглядели за драгоценным щенком овчарки. – Леда улыбнулась, впервые с тех пор, как похитили Дженну. – Умница Ригель – сбежал, чтобы найти тебя!
Мари улыбнулась в ответ.
– То-то и оно! – Мари обвила руками шею Ригеля, а тот набросился на свою спутницу со слюнявыми собачьими поцелуями. Вдруг Мари погрустнела. – Потому я и уверена: он не прекратит поисков. Щенок пропал не по недосмотру. Эти люди, как и прежде, дорожат своими собаками. Наверняка исключительный случай, чтобы щенок сбежал.
– Держу пари, – отозвалась Леда. – И полностью с тобой согласна. Этот Ник будет и дальше искать Ригеля – покуда не убедится окончательно, что щенок погиб.
– А инсценировать гибель нам не под силу, ведь так?
– Не знаю, как нам уверить Псобратьев, что щенок мертв. Твой отец рассказывал, что овчарки у них приучены выслеживать людей, а терьеры – дичь. Как бы там ни было, Ригеля будут искать с собаками, а собачий нюх не так-то просто обмануть, даже если подсунуть шерсть Ригеля и собачьи кости.
Мари стиснула зубы от негодования.
– Постой… говоришь, терьеры у них выслеживают дичь? А я слышала, как друг Ника говорил, что след Ригеля учуял терьер.
– Это всего-навсего означает, что они были на охоте, а заодно искали Ригеля.
– Нет, мама. Дело в другом. Еще я слышала, что им нужны были пленные, а Ник уговорил их покинуть охотничьи угодья, потому что искал Ригеля. – В ответ на озадаченный взгляд матери Мари продолжала сухо: – Леда, землерылы для них – не люди. Вот они и охотились на нас с терьерами, а не с овчарками.
– Ах… Какой ужас… – Леда была близка к обмороку.
– Что ж, на самом деле нам это на руку. – Небывалым усилием воли Мари заставила себя улыбнуться. – Считай они нас людьми, охотились бы на нас с овчарками, а овчарки искали бы одного Ригеля. И непременно нашли бы, мама, я уверена. Итак, уррааааа! Уууууууу! – Мари задрала голову и, к немалому удивлению Ригеля, радостно взвыла. Щенок вторил ей, пока Мари не повалилась без сил с ним рядом. Пес замахал хвостом и заулыбался на щенячий манер. – Сегодня я не прочь побыть животным, на пару с Ригелем! С превеликим удовольствием!
Однако Леду эта сцена нисколько не развеселила.
– Я тревожусь, Мари. Твой отец никогда не говорил, что мы для них животные. Он рассказывал только, что в глазах Племени мы как дети, не способные о себе позаботиться. Они забирают нас в рабство якобы для защиты, но еще и для работы на острове. Но если они не считают нас людьми, что же будет с тобой, когда меня не станет?
– Мама… – Мари взяла Леду за руку. – Ни к чему так далеко загадывать. Ты еще молода, здорова, полна сил. Жить нам с тобой и здравствовать еще долгие зимы. Подумаем лучше о том, как нам быть с Псобратьями, которые ищут Ригеля. И… – Мари умолкла: к чему матери новые заботы?
– И что еще, Мари? – спросила Леда.
Мари вздохнула.
– Я думаю о Дженне. Как нам быть с Дженной?
Глядя дочери в глаза, Леда заговорила с расстановкой, будто впечатывая каждое слово ей в память:
– Дженне ничем не поможешь. Ни сейчас, ни вообще никогда.
– Но, мама, ей всего шестнадцать зим! Без Жрицы, что омывала бы ее от тоски, ей не выжить. Она так и не узнает любви. Никогда не станет матерью. Никогда больше не будет счастлива.
– Выслушай меня, Мари. – Леда изо всех сил стиснула руку дочери. – Все Землеступы, попавшие в плен к Псобратьям, если им не удается сбежать, сходят с ума от отчаяния и вскоре умирают. Ты это уже знаешь.
– Знаю, – ответила Мари, сдерживая рыдания. – И потому надо помочь Дженне бежать.
– Но какой ценой? Если Ригель подойдет близко к Племени Псобратьев, его непременно обнаружат. И после ночных событий я не сомневаюсь, что Псобрат по имени Ник силой заберет у тебя щенка. Раз мы для них не люди, боюсь, они сочтут тебя недостойной собаки-Вожака. – Голос Леды прервался, лицо побледнело. Она мотнула головой, будто пытаясь стряхнуть черные мысли. – Ты готова пожертвовать Ригелем, а возможно, и собой ради спасения Дженны?
Мари затрясло, будто от холода, и свободной рукой она ободряюще потрепала Ригеля.
– Нет, не готова, – отвечала она еле слышно. – Ригеля я не отдам ни за что.
– И я тебя не упрекаю. С Ригелем вы связаны на всю жизнь. Узы ваши глубоки, как твоя душа, крепки, как твоя воля. Я бы сама пошла, рискнула бы вызволить бедняжку Дженну, но если мне не удастся… если меня схватят…
– Нет! И не думай! И не потому что ты Жрица и нужна Клану, а потому что ты моя мама и ближе у меня никого нет. Ты нужна мне.
– Знаю, Мари, знаю. – Леда обняла дочь. – Помни, девочка моя, тела наши – лишь оболочки. Ксандр не умер, лишь тело его мертво. А истинная его суть – его дух – продолжает жить, и точно так же не Дженна сейчас в плену, а только ее тело. Дух ее вновь обретет свободу.
– Мама, у меня перед глазами так и стоит лицо Ксандра за миг до того, как Дженна закричала. Он видел Ригеля. Он понял, что мы вместе, что это из-за меня Псобратья ступили на наши земли, и смотрел на меня с ненавистью.
– Тсс, Мари! Того, что случилось сегодня ночью, уже не изменишь, и Ксандр уже не страдает, не мается ночной лихорадкой, он воссоединился со своей любимой.
– Но я была рада – рада! – когда в него начали стрелять, – зарыдала Мари, зарывшись матери в плечо. – Потому что он видел Ригеля и всем бы о нем рассказал! Ненавижу себя за это, ненавижу! Бедная Дженна! Недаром Ксандр смотрел на меня с омерзением. Из-за меня Дженна теперь сирота и рабыня!
– Не из-за тебя, а из-за того, что мир так устроен. А в том, что мир стал таким, ты не виновата.
– Я хочу, чтобы стало по-другому, мама, – сказала Мари сквозь слезы. – Даже если мне придется уйти и начать все заново.
– Знаю, девочка моя, знаю.
Мари и Леда, крепко обнявшись, оплакивали Ксандра, Дженну, всех убитых и взятых в плен и желали, чтобы мир стал иным – проще или хотя бы справедливее.
* * *
В ту ночь Мари не спалось. Она пригрелась между матерью и Ригелем, и хотя не могла сомкнуть глаз, рада была, что они рядом, что Леда уснула здесь, на лежанке, а не ушла к себе в комнату. Ригель мирно посапывал, а Мари вглядывалась в лицо матери. Когда успели морщинки избороздить ее гладкий лоб? И отчего она так осунулась? Кожа ее не увяла, но стала почти прозрачной. Сколько зим минуло маме – почти сорок? Разве это старость? Мама всегда казалась ей такой молодой! Порой, особенно когда они хохотали на пару над какой-нибудь глупостью, например, над карикатурами Мари, ей приходило в голову, что они ближе, чем мать и дочь, что они сестры, лучшие подруги и роднее их нет никого на свете. Леда казалась Мари такой разной, но старой – никогда. До нынешней ночи.
