– Нельзя землерылам жить на воле. Они как капризные дети. Готова поспорить, что пожар был не на их берегу, так?
Дэвис и Ник дружно замотали головами.
– Значит, нет. Никто не пострадал? – Клаудия взглянула на Дэвиса по-новому, с интересом.
– У меня мозоли на руках, а Кэмми шубку подпалил. – Дэвис выставил напоказ ладони.
– Землерылиха сорвалась с обрыва, шею свернула. И погибла, – вырвалось у Ника.
– Я спрашиваю про людей, а не про землерылов. – Бросив презрительный взгляд в сторону Ника, Клаудия вновь повернулась к Дэвису.
– Выходит, Дэвис и Кэмми сильнее всех пострадали. – Ник закруглил разговор с неприятным чувством – под ложечкой засосало. С некоторых пор ему становилось не по себе, стоило кому-то завести речь о землерылах.
– Ты уверен, что Кэмерон здоров? – Клаудия встала на колени, протянула руку; песик радостно засеменил к ней, лизнул ладонь, хотел было лизнуть и огромную, настороженную овчарку, но в последний миг струсил и, поджав хвост, кинулся к Дэвису. Тихий, мелодичный смех Клаудии был под стать ее тонкому стану и густой копне золотых волос. – Да не бойся, малыш, Марии нравятся терьеры! – Клаудия выпрямилась, сияя улыбкой. – Твой Кэмми не хромает, но ты все-таки за ним посматривай. Лапки у него грязные – видно, помогал вам тушить пожар. Ожоги на лапах сильно болят и заживают долго.
Обеспокоенный Дэвис опустился на колени, схватил Кэмми и перевернул кверху брюшком, так что тот очутился на спине, распластав грязные лапы.
– Посмотришь?
– Да, конечно, – отозвалась Клаудия.
– Дэвис, Клаудия, пойду разыщу Сола, нужно рассказать ему о том, что случилось сегодня. Скажу, что ты собираешься доложить Старейшинам о пожаре – так, Дэвис? – спросил Ник. Дэвис, занятый Кэмероном, рассеянно кивнул.
– Да-да, разумеется. Доложу, как только Клаудия осмотрит Кэмми.
– Хорошо. До встречи, Дэвис. – Двое собратьев, склонившись над Кэмми, неопределенно махнули на прощание.
Ник поспешил прочь с мыслью: хорошо, если Клаудия разглядит, какой славный парень Дэвис! Хотя он и не спутник овчарке, зато смельчак и добрая душа, да и чувства юмора ему не занимать, чего не скажешь о Клаудии. Пыхтенье Кэмми и тихий смех девушки долетали до него сквозь шум дождя, и Ник улыбнулся, довольный.
Удачи, Дэвис! Удача тебе ох как понадобится!
* * *
Тадеус ненавидел Ника. Он лишь недавно осознал, как люто его ненавидит. Николас, сын Сола – тюфяк, баловень, ничтожество.
– Вот как бывает, когда папаша ни в чем тебе не отказывает, – говорил он Одиссею, мерно дышавшему в такт его словам. Но видишь, даже папаша, Жрец Солнца, и тот не заставит ни одну собаку выбрать его. Бедный, бедный Ник! – Слова его сочились ненавистью и ядом. – Все бы отдал, лишь бы поставить бедняжку Ника на место!
Одиссей тявкнул, и Тадеус, оборвав свою речь, нагнулся и потрепал терьера за уши, но стоило ему выпрямиться, голова пошла кругом. Тадеус покачнулся, сжал виски и, сотрясаясь всем телом, рухнул на колени.
– Жар, – выговорил он. – С ума схожу от жара. Должно быть, что-то подцепил.
Одиссей приник к своему спутнику, мелко дрожа от страха.
– Да что ты, ничего со мной не случилось. Только бы голова скорее прошла, вторые сутки маюсь. – Тадеус тер кулаками глаза. Они будто огнем горели с тех пор, как разболелась голова. – Нечего сказать, больным глазам дым пошел на пользу! – бубнил он. – А все Ник! Все Ник! – Чем сильней становился жар, тем пуще закипал гнев.
Одиссей вновь жалобно взвизгнул.
Тадеус потрепал его по макушке:
– Говорю же, здоров я. Успокойся, малыш. Я здоров, не то слово! Боль – это пустяки. Впервые за всю жизнь у меня в голове прояснилось, и, говорю тебе, Одиссей: пришло время изменить порядки в Древесном Племени. – Убрав руку с жесткой шерсти терьера, он посмотрел вдаль и принялся расчесывать в кровь локти. Он позабыл о тревоге, исходившей от Одиссея, позабыл о непонятной головной боли, о рези в глазах. Все отбросил прочь, остался лишь гнев, что разливался по телу с каждым ударом сердца. – Нет, неправильно это. Несправедливо, что какому-то Нику живется лучше, чем нам, лишь потому что у его отца спутник-овчарка. Нюх у тебя, Одиссей, лучше, чем у любой овчарки, ни одна с тобой не сравнится! А воздается тебе по заслугам? Да черта с два! Если я ничего не предприму, прозябать нам с тобой всю жизнь в рядовых Охотниках, не ценит нас Племя! – Тадеус продолжал яростно расчесывать руки и не заметил, как кожа начала слезать. – Когда я совершу задуманное, нас с тобой ждет награда, верь моему слову.
Едва Тадеус произнес обещание, он ощутил внутри сильный толчок. Голова, казалось, вот-вот лопнет. Его вырвало, внезапно и обильно, желчью и кровью с черными сгустками.
Стоя на четвереньках, Тадеус хватал воздух, пытаясь удержаться и не упасть. Одиссей исступленно лизал его в лицо. Нетвердой рукой отстранив терьера, Тадеус зашептал ему что-то невнятное, но утешительное.
Тошнота отступила так же внезапно, как и накатила, а с ней исчезли и головная боль и резь в глазах.
Тадеус сел на корточки, вздохнул свободно.
Боль не возвращалась.
Он вытер рот серой от сажи рубахой.
Боль так и не вернулась.
Он снова глубоко вдохнул. Теперь ему лучше. Несравненно лучше. Теперь он здоров, совершенно здоров.
Тадеус поднялся. И зашагал, потом побежал, затем, осклабившись, полетел галопом по тропе, быстроногий и могучий, как олень.
Он не замечал, что Одиссей за ним еле поспевает. Не замечал ничего, кроме силы, что разливалась по жилам.
18
Ник был уверен, что разыскать отца не составит труда, даже в толпе на Празднике приплода, поэтому не торопясь смыл с себя копоть, грязь и пот, переоделся в чистое, а затем пошел на звуки музыки.
Права была Клаудия: Племя не умещалось на просторной площадке вокруг священных сосен, где выращивали драгоценные папоротники. Люди теснились и за ее пределами, рассаживались вдоль проходов, соединявших семейные гнезда, коконы-мастерские, дозорные вышки и многочисленные холостяцкие коконы. Ник остановился, ухватился за толстый сук и приподнялся, чтобы лучше видеть, как счастливое Племя празднует рождение выводка терьеров.
Воздух наполняла музыка, вился сытный дух дикого риса, овощей и грибов, щедро приправленных чесноком и зеленым луком, звенел смех и крики «ура»: на трапециях и канатах, подвешенных к верхним ветвям сосен вокруг площадки, выступали воздушные гимнасты в пестрых трико. Волосы у них – и у мужчин и у женщин – были выкрашены в яркие цвета, от розового, как лепестки камелии, до свекольного и василькового. Ник смотрел, как грациозно перелетают они с трапеции на трапецию, делая пируэты, неизменно в такт музыке. Они походили на диковинных птиц, и Ник зааплодировал вместе со всеми, когда с последним, самым громким аккордом гимнасты взмыли в воздух наперекор земному притяжению. Затем Ник двинулся сквозь толпу, улыбаясь на ходу, отвечая на приветствия, и со всех сторон его толкали Псобратья, явно успевшие отведать всеми любимого весеннего эля.
