– Придираешься к моему рагу?
– И не думаю! Это не придирка, а справедливое замечание. Завтра стряпать буду я, и ты все поймешь. Найдется у тебя из чего испечь хлеб?
– Конечно. Все в кладовой, в глубине норы. – Мари старалась ничем не обнаружить своей радости – при одной мысли о хлебе, воздушном, как облачко, у нее потекли слюнки. – У нас пекла мама, а рагу всегда готовила я.
– А я и то и другое умею, и много чего еще. Все, что ты добудешь, я приготовлю.
Мари хотела съязвить, но придержала язык. Не все ли равно, умеет Зора добывать пищу или нет? Ей же, Мари, станет проще жить, если Зора возьмет стряпню на себя.
– Договорились, – сказала Мари.
– Правда?
– Правда!
– Спасибо! – сказала Зора с полным ртом. – Не пожалеешь, вот увидишь!
Мари невесело засмеялась:
– Я уже жалею, с тех пор как ты мне попалась там, под деревом.
– Не груби. – Зора, кусая губы, уставилась в тарелку.
Мари дернула плечом. Замечание Зоры неожиданно смутило ее.
– Не хотела тебя обидеть, просто правду сказала. Я… я совсем не привыкла к людям, кроме мамы. Брось обижаться зря.
– А сама ты меняться не желаешь? – спросила Зора.
– Нет, с чего бы?
– Не стану вдаваться в подробности – слишком долгий выйдет разговор. Скажу только: ты не желаешь меняться, ну и я не желаю. Так стоит ли друг друга перевоспитывать? Может, давай примем друг друга как есть и постараемся извлечь пользу из нашего уговора?
– По-моему, дельная мысль.
– Значит, решено? – обрадовалась Зора.
– Да, – кивнула Мари.
Рагу доели в молчании и, стараясь создать хотя бы видимость дружелюбия, вместе вымыли посуду. Зора стала потирать зудящие от ночной лихорадки руки, и это знакомое движение отозвалось в сердце Мари жгучей болью, напомнив о Леде.
Мари открыла смотровое оконце, убедилась, что и в самом деле стемнело, и, вдохнув поглубже, повернулась к Зоре.
– Ну что ж, начнем первый урок. Ты что-нибудь знаешь о письменах на земле?
Зора сидела на лежанке и старательно расчесывала длинные густые волосы деревянным гребнем.
– Нет, никогда не слыхала.
Мари вздохнула.
– Значит, мама тебя ничему не научила?
– Просто смирись с тем, что я совсем не умею призывать луну – я же тебе говорила, ничего я не знаю, и все. – Зора помолчала и, приглядевшись к Мари, добавила: – Разве у тебя мурашки по коже не бегают? Ведь солнце уже село.
– Мы с тобой разные. Когда солнце заходит, я ничего особенного не чувствую, – объяснила Мари.
– Как – совсем? Ни мурашек, ни зуда?
– Нет, – ответила Мари.
– И при лунном свете тебя не мучают боли? – Зора смотрела на Мари огромными, полными ужаса глазами.
– Заход солнца на меня не действует. Как и восход луны, – сказала Мари. – А теперь о письменах на земле.
– Погоди, а ты уверена, что можешь призывать луну? То есть как тебе это удается, если ты не чувствуешь луну кожей?
– Глупости! Проще показать, чем объяснить. – Мари, чуть помедлив у порога, зашла в бывшую мамину комнату, теперь ее собственную, и достала из опрятной стопки одежды Ледин плащ. На миг отдавшись чувствам, прижала пестрый плащ к сердцу, всей грудью вдохнула запах розмарина и розовой воды – мамин запах. Набросила плащ на плечи, потуже затянула пояс, вытащила из Лединой корзины с припасами два пышных пучка сушеного шалфея, перевязанных цветными лентами, и вернулась в большую комнату, к Зоре.
У очага Мари тщательно смела тлеющие угли в ящичек, и пока она стояла нагнувшись, Зора протянула руку и осторожно провела пальцами вдоль рукава Лединого плаща.
– Какая красота!
Мари дернулась от неожиданности, и Ригель, вскинув голову, пронзил Зору янтарным взглядом.
– Да ты не пугайся, ведь когда ты боишься, он на меня так смотрит! Леда мне нравилась, а по этому плащу я с ума сходила. И окрашен красиво, и вышивка цветами по краю премилая!
– Спасибо. Это я сшила для мамы.
– Если так, то сшила бы что-нибудь и для себя, нечего в рванье ходить. И с прической я тебе могу помочь. – Зора умолкла, глядя на Мари. – Думаю, да, могла бы помочь.
– Зора, я устала, мне грустно, и терпение у меня кончается. Так что пойдем со мной, и замолчи хоть ненадолго. – Мари открыла дверь и протянула Зоре посох. – Для начала будешь сама раздвигать колючки. И помни, сейчас ночь. Здесь мы надежно укрыты, но все-таки следи за своими словами и не повышай голоса. Теперь, без мамы, я не знаю, где проводит ночи Клан, особенно мужчины.
– А я знаю. Окружили мою хорошенькую уютную норку, от которой одни руины остались, – убитым голосом сказала Зора. – Я еле ноги унесла. – Она брезгливо поморщилась, оглядев свой плащ, весь в пыли и пятнах. – О Богиня, как же я проживу без моих платьев, накидок, плащей?
– Зора, думай о деле. Ты теперь моя ученица, думай о том, как луну призывать, что толку грустить о пропавших нарядах?
– Наряды мои не пропали, они в плену, – буркнула Зора, неловко махнув посохом. Переступив порог, она остановилась и бережно прикоснулась к образу Великой Богини.
– Эй, – окликнула ее через плечо Мари, – не забудь папоротник!
Зора со стоном взвалила на плечо раскидистый поникший куст, и тот обдал ее землей с головы до пят. Зора поморщилась.
– Когда я стану Жрицей Клана – ни за что не буду пачкаться. Честное слово! Никогда! Ты, может, и любишь в грязи возиться, а я – нет уж, увольте!
Мари не стала возражать, а молча двинулась вперед, не придержав за собой ветку ежевики. И они с Ригелем насмешливо переглянулись, услыхав позади приглушенный вскрик.
24
– Какая красивая! И поди догадайся, что она здесь! – благоговейно прошептала Зора. – Можно подойти поближе к Матери-Земле? – Мари не отвечала. Она застыла у края поляны молча, глядя в пустоту. – Что с тобой, Мари?
Ригель заскулил и порывисто лизнул своей спутнице руку.
– Что? Ах, да, все хорошо. – Мари рассеянно поглаживала Ригеля, набираясь у него сил.
– По тебе не скажешь, что все хорошо. Вид у тебя такой, будто тебе дурно.
Мари заглянула Зоре в глаза:
– Здесь я похоронила маму – в объятиях Матери-Земли. И… и с тех пор сюда не приходила.
– Ах… вот почему ты побледнела. Прости меня, Мари, – тихо сказала Зора. – Можно подойти к Матери-Земле? – повторила она вопрос, а затем добавила: – Хочу помолиться о Леде.
– Маме это пришлось бы по душе.
Перед тем как выйти на поляну, Зора коротко сжала руку Мари:
