Напевая про себя, Мари отыскала чистую одежду. Потом отправилась в кладовую и извлекла оттуда целую луковицу мыльного корня. Нащупав полку с ножами, она выбрала самый острый. И отправилась завтракать и кормить Ригеля. За едой она размышляла о том, каково это – ходить с тем цветом кожи и волос, с каким ты родился, не скрываясь за гримом и краской.
Должно быть, здорово!
Полная решимости, Мари вошла в большую комнату норы и пихнула ногу Зоры – раз, другой. Та что-то пробормотала и свернулась калачиком, подтянув ноги к себе. Мари вздохнула, подошла к двери и подхватила свою трость. Лукаво улыбаясь, она хлопнула ей по заду девушки.
Та замахала ладонью, точно хотела отогнать назойливое насекомое:
– Перестань!
– Я ухожу и мне нужно, чтобы ты пошла со мной.
Зора перевернулась и, щурясь сонными глазами, посмотрела на нее:
– Нет. Я лучше посплю. Иди одна.
Мари уже схватила было шкуру, в которую завернулась Зора, чтобы стащить ее с ложа, но тут же передумала. И вспомнила присказку матери: Сначала думай головой, а потом маши руками.
– Хорошо. Оставайся тут. Но потом не жалуйся на запах: нести будет от тебя, а не от меня.
Серые глаза Зоры широко распахнулись от изумления:
– Ты собираешься помыться?
– А что тебя удивляет?
Та села.
– Никогда не видела тебя чистой.
– Видела, и не один раз. Просто ты не видела истинного цвета моих волос и кожи, потому что почти всю жизнь мне приходилось скрывать их ради своей безопасности. Я не грязнуха, Зора. Я просто не такая, как все.
Зора втянула носом воздух подле нее и поморщилась:
– От тебя пахнет.
– Моя мать умерла. Я была в трауре.
– А что, траур означает «не мыться?» – Зора постаралась подавить смешок.
– Зора, не смешно. Поднимайся и пошли со мной. Мне надо смыть с себя кучу всего, мне очень жаль, но потребуется твоя помощь.
– Правда? – Зора зачесала волосы назад и принялась заплетать их в толстую косу.
Мари наблюдала за ее ловкими пальцами и, наконец, спросила:
– Поможешь мне с волосами?
– Наконец-то! Рада за тебя, Мари.
– Знаешь, мне больше не надо быть как все в Клане, и я не вижу причин, чтобы не стать настоящей, собой! – Мари задумалась, почему, когда она говорила с Зорой, слова звучали так неискренне – ведь многие недели она не испытывала ни малейших угрызений совести.
– Послушай, мы ведь с тобой можем помогать друг другу. Во многом.
– В смысле?
– А почему не может быть двух Лунных Жриц? – спросила Зора. – Вдвое меньше работы.
– Нет. Я только что сказала, что хочу быть собой, а то, что я есть, не имеет отношения к Клану, – сказала Мари.
– Я просто подумала.
– Ты идешь со мной в купальню или нет?
– Иду, иду. – Зора встала и, будто бы жила здесь всегда, подошла к ларю, где хранились травы, и заварила себе кружку утреннего чая.
Мари вздохнула и уселась на табурет матери.
– Если ты пьешь чай с ромашкой, то и мне тоже сделай.
– А рагу еще есть, или этот все слопал?
– Ригель ест крольчатину сырой, так что есть. В котелке.
– Тебе оставить? – спросила Зора, насыпая щепоть ромашки во вторую чашку.
– Нет, мы уже поели. Это ты дрыхла, – сказала Мари, почесывая Ригеля за ушами.
– У меня такое ощущение, что если я сейчас выйду наружу, то увижу, что солнце едва-едва поднялось. И это не называется «дрыхнуть». Это ты встаешь неестественно рано.
– Так думают о рассвете почти все в Клане, именно поэтому я и поднимаюсь так рано. Если никто вроде тебя не притаился, чтобы меня караулить, я почти точно не встречу никого из Клана, – пояснила Мари.
– Если еще кто-то остался, – сказала Зора. Вчера они жутко орали – как будто кого-то убивали. Много кого.
– Еще одна причина, чтобы встать пораньше.
– Нет, еще одна причина для того, чтобы было две Лунных Жрицы, – ответила Зора.
– Перестань, – оборвала ее Мари. – Прошу тебя.
И посмотрела так, что Зора отвернулась и печально поджала губу.
Мари молча пила чай, пока Зора доедала завтрак, а потом они поделили на двоих кучу грязной одежды, взяли трости и котомки и отправились через заросли колючей куманики.
– А мы правильно идем? – спросила Зора.
– Мы идем к ручью. Это напротив тропинки к норе. – Мари подняла тростью ветку с острыми, как ножи, шипами, чтобы Зора и Ригель смогли пройти. – За следующим поворотом колючки закончатся, но не отставай. И ни к чему не прикасайся – пока я тебе не скажу.
– Почему? Для чего?
– Проще показать, чем объяснить, – Мари дошла до очередного поворота в колючем лабиринте и подняла ветвь, похожую на стену с шипами. Выйдя из зарослей, она очутилась в поросшей кустарником низине.
Зора шлепком убила здоровенного комара и с отвращением покосилась на пятно крови на месте укуса.
– Не вижу я никакого ручья. Одни комары, грязь и сорняки, и еще клены какие-то странные.
– А ты и не должна ничего видеть. И сорняки не просто сорняки. Как и деревья не просто деревья. Присмотрись получше.
Зора вздохнула, но сделала так, как ей велела Мари.
– Брр. Вот это, вьющееся и низенькое, которое повсюду – это ядовитый сумах. А кусты – жгучая крапива. Никогда не видела такую огромную! – Она сощурилась, чтобы лучше разглядеть странные растения с несоразмерно большими листьями, формой напоминающими кленовые.
– Мать-Земля, да это же никакие не деревья! Это заманиха! Коснись ее стебля или наступи на росток – сразу огребешь зазубренных шипов. Не вижу я никакого ручья и не хочу сюда идти. А другой дороги нет?
– Ты ведешь себя так, как нужно. Потому-то мы с мамой особенно пестовали эту живую изгородь. Труднее всего было пересаживать заманиху, но ее заросли любого отвадят. Ручей чуть западнее, и ядовитые растения растут повсюду. Есть только один безопасный путь, так что держись меня.
– И что, каждый раз идти через крапиву?
– Как только ты запомнишь дорогу, будет проще. Когда ты увидишь ручей и купальню, поймешь, что оно того стоит.
Мари легко пробиралась через заросли заманихи, кусты крапивы и перешагивала ветки сумаха, не касаясь их, и скоро пришла к неглубокому широкому ручью. Он стал полноводнее после весенних дождей, но вода была чистой и блестела на раннем утреннем солнце. Мари вошла в ручей, слегка поморщившись, когда холодная вода обвилась вокруг ее лодыжек.
– Разве в нем можно купаться? Тут слишком мелко!
