Мари, качая головой, осматривала рану, говоря скорее себе, чем ему или Зоре:
– Я ничего не смогу с ней сделать, пока мы не вернемся в нору. Если я вытащу острие сейчас, он истечет кровью. Надо прижечь рану.
– А до этого что ты собираешься с ней делать? Выглядит она ужасно: кровавая, распухшая, брр! Да и речная вода так себе лекарство, – заметила Зора.
– Да уж. Придется чистить и следить даже после прижигания. Но прямо сейчас я все равно приложу тысячелистник и мох. И затем надо идти. Чем больше времени пройдет с момента ранения, тем труднее будет вынуть наконечник и справиться с заражением.
Мари дожевала остатки травы, наложила кашицу на рану вокруг наконечника и сверху мох и снова устроила его на камне. Выпрямилась и пошла к воде помыть руки.
– И что теперь?
– А теперь Ригель посторожит его, а ты сходишь за сухой одеждой.
– А ты что?
– А я пойду за мамиными носилками. Постараюсь как можно скорее. – Она присела на корточки рядом с Ригелем. – Останешься здесь. Следи за ним и постарайся не укусить Зору. – Мари посмотрела на девушку и добавила: – А если Ник очнется и захочет напасть на Зору, укуси его!
– Правда? – Зора ухмыльнулась.
Мари улыбнулась ей в ответ:
– Правда. Но не обольщайся. Я думаю, Ник и сесть-то не сможет, не то что напасть.
– В любом случае, приятно, что ты об этом подумала. – Зора протянула руку и осторожно погладила Ригеля по голове. Один раз. Ригель вильнул хвостом. Тоже один раз.
Мари наклонилась к Ригелю:
– Присмотри за Ником и Зорой, а если кто-нибудь появится, спрячься. Пристально посмотрев в глаза собаки, она нарисовала мысленные картины того, что должен был делать Ригель и что – ни в коем случае нет. Пес вилял хвостом и согласно повизгивал, мысленно посылая ей утешительные, наполненные теплом сигналы. – Хорошо. Я тебе верю. Я скоро вернусь. Очень скоро. И я люблю тебя. Мари поцеловала его и припустила трусцой, поманив Зору: – Пошли!
Всю дорогу до купальни она обгоняла Зору, что оказалось нетрудно. Кажется, у девушки не было ни капли выносливости.
– Ты что, вообще никогда не бегала? – удивилась Мари, когда Зора проковыляла к берегу и сложилась пополам, жадно глотая воздух.
– Старалась-не-делать-этого-пока-возможно! – выдохнула та.
– Отнеси это ему, – велела Мари, швыряя Зоре одну из самых старых своих рубах и ночную сорочку. – Вытрешь его насухо рубашкой, только не касайся ран. Потом укроешь чистым. Я скоро вернусь с носилками и, надеюсь, еще с чем-нибудь, что заставит его уснуть, пока мы не дотащим его до норы.
– Погоди, мы что – потащим его вот по этому? – Зора выразительно посмотрела на скользкие камни, по которым они только что спустились. – Прямо вниз?
Мари улыбнулась.
– Ну, тащить его по этим камням наверх было бы еще тяжелее. – Не дожидаясь ответа Зоры, она закончила собирать сухую одежду и побежала домой.
33
По дороге Мари перебирала в памяти все, что когда-либо слышала от Леды про такие серьезные ранения, какие были у Ника. С застрявшим в спине наконечником копья предстояло повозиться. Мари становилось не по себе при мысли о том, сколько всего надо будет сделать: вытащить отломок, промыть рану, а потом взять один из специальных прутьев Леды, прижечь кровоточащие сосуды, чтобы убить любую жуткую инфекцию, которая наверняка успела поселиться в ране.
Ранение представлялось серьезным, но самыми коварными были внутренние кровотечения. Мама звала их немыми убийцами. Мари знала, как их можно обнаружить – однако при беглом осмотре Ника следов таких кровотечений она не заметила. «Но я же не настоящий Целитель и могла что-то проглядеть», – корила она себя, подходя к изгороди колючей куманики и подхватывая трость, чтобы пройти лабиринт.
Мари попыталась избавиться от страха и ощущения бессилия. Действовала она решительно, но чувствовала себя куда менее уверенно. Она прошла в кладовую, где Леда хранила лекарский инвентарь, и принялась за тщательные поиски, попутно вслух перечисляя то, что нужно, чтобы ничего не забыть.
– Корень валерианы – надеюсь, он вырубится перед тем, как мы его потащим. – Мари быстро заварила густой крепкий отвар, чтобы перелить его в кожаную флягу и отнести Нику. – Одеяло и веревки, надо будет привязать его к носилкам, чтобы тянуть волоком по камням. – Мари помедлила, качая головой и бормоча: «Нет, будет больно». Потом вернулась в кладовую и стала посреди комнатки, ощутив такую беспомощность и тоску по матери, что хотелось рухнуть на колени. Поддаться отчаянию. Забиться в уголок и реветь, реветь…
Нет, нельзя. Никто ее не спасет. Никто не поможет ни ей, ни Ригелю, ни Зоре, ни даже Нику из Древесного Племени. Думай, Мари! Мама была превосходным учителем. Она научила тебя многому: только вспоминай.
И тут, ощутив себя глупенькой и совсем юной, Мари выбежала из кладовой и бросилась к покрытому изящной резьбой сундучку, стоявшему у изголовья постели матери; он принадлежал многим поколениям Лунных Жриц, задолго до тех времени, о которых помнила Леда. Мари помедлила. Она не открывала его со дня гибели матери. Медленно приподняв крышку, она вдохнула аромат розмарина – отныне до конца дней этот запах будет напоминать ей о матери.
На аккуратно сложенных одеялах и теплых зимних вещах лежал дневник матери, где она писала об опытах исцеления. Она нежно коснулась его, ощутив кончиками пальцев потертость обложки. Все рожденные в Клане дети рано обучались чтению и письму; их поощряли развивать данные от рождения таланты по мере взросления. Творческая жилка и трудолюбие женщинами Клана ценились, и всякий раз, когда у дитяти открывался талант поэта, резчика, охотника или красильщика, этот талант получал развитие, пусть даже это означало, что ребенка приходилось отдавать на усыновление в соседний Клан. Но дочери Лунных Жриц обучались отдельно. Их обучали матери с заделом, что в будущем именно им придется отвечать за здоровье Клана, физическое и душевное. И вести к тому же его историю, описывая происходящее в дневниках.
– Мамин дневник, мамин волшебный дневник, – бормотала Мари. – Хоть ты мне много раз повторяла, что там нет никаких волшебных историй, – скорее, там про то, что такое наш Клан, – я все равно считала это твоим особенным волшебством. – Она открыла дневник на страничке, заложенной ярко-синим пером сойки, и дрожащими руками провела по отпечаткам букв, выведенных родной рукой:
Мари, милая моя девочка, делай все, что можешь, но не старайся все предусмотреть. Нерешительность не менее опасна, чем бездействие. Если ты поверишь в себя так же сильно, как верю в тебя я, все получится. Люблю тебя.
На мгновение почудилось, что Леда вернулась и стоит рядом с ней, внушая Мари уверенность в своих силах тем, что всегда, всегда верила: ее любимая дочь справится. Мари прижала дневник к себе. Потом вытерла слезы, собралась с духом и принялась листать страницы.
