– Могу, но мне больше нравится Чудище, – Ригель навострил уши, и Зора ухмыльнулась. – Видишь, он откликается.
– Откуда ты знаешь, что это не из серии «хочу ее съесть»?
– А оттуда, что он не показал мне свои ужасные клыки! А ты не ответила на мой вопрос.
– Мы с Ригелем связаны на всю жизнь. Никто и ничто не может этого изменить. Об этом отец рассказал маме, а мама – мне. Остальное я знаю отсюда, – Мари коснулась груди там, где сердце, – и отсюда (показала на лоб). – Я не ревную. Мне просто это не нравится.
– Я знала, что надо было его убить!
– Может, ты и права, – сказала Мари.
– Что? Неужели ты признаешь мою правоту?
– Не обольщайся. Я лишь имела в виду, что, может быть, ты права, – поддразнила ее Мари и с широкой улыбкой, чтобы не задеть, продолжала: – Правда в том, что мы не узнаем, не было ли все это огромной ошибкой, пока он не вылечится и не уйдет.
– Ты не жалеешь, что мы не убили его?
Мари задумалась и ответила не сразу. Наконец, решилась:
– Нет, не жалею, Зора. Я видела, как Псобратья убивают наших людей, раздумывая при этом меньше, чем мы, когда потрошим кролика. Даже если спасти Ника было ошибкой, то ценить жизнь больше, чем это делают они, ею не было.
– Если мы поступим, как они, тогда чем мы лучше их, – медленно проговорила Зора. – Так-то я согласна, однако я надеюсь, что и ты меня поймешь. Клану и так нелегко.
Мари вздохнула:
– Мне не хватает Дженны.
– Я знаю, вы были подругами.
Мари кивнула.
– Я видела, как ее схватили. Зора, Ник был среди тех, кто это сделал, так что я подумала…
Зора подняла брови, и, когда Мари не закончила, подхватила:
– …так что ты подумала…
– Об услуге за услугу.
35
Если бы не огонь, который жег спину изнутри, Ник решил бы, что умер и отправлен в какой-то странный ад. С момента, когда он очнулся после того, как река выплюнула его из стремнины вместе с кучей мусора, его мир стал поистине странным местом.
Поначалу все казалось слишком похожим на сон, чем на явь. Щенок сам его нашел! Вместе с ним была самка землерыла, которая хотела его укокошить, и та, которую Ригель выбрал в спутники, девушка по имени Мари.
Мари тоже была похожа на сон. С первого взгляда казалось, что она родилась в Племени. Высокая и стройная. Волосы солнечного цвета коротко острижены, так, что курчавились вокруг ее лица, как у ребенка. Но лицо выдавало ее. Черты были не совсем такими, как у людей Племени. Да, высокие и хорошо слепленные скулы, да, полные, четко очерченные губы, но глаза. Больше и почти миндалевидной формы. И цвет. У людей Племени глаза были разных оттенков зелени. А у нее – серые, такие яркие и чистые, что казались серебряными.
Что-то эти глаза напоминали, но что именно – затуманенному болью мозгу Ника никак не удавалось это уловить.
Хотя Ник то и дело терял сознание, пока девушки несли его домой с берега, он четко ощущал напряжение между ними, как осознавал и то, что главная среди них определенно Мари.
Когда они дошли до своего дома, который звали норой, Ник уже не был уверен в собственных воспоминаниях: так бывает со случаями из раннего детства, когда ты не можешь понять, что «помнишь» ты сам, а что тебе не раз рассказывали.
Его спасли землерылы – не может быть!
Принесли на носилках в уютное место под названием нора, вынули наконечник копья и перевязали раны – не может быть!
Тем не менее, дело обстояло именно так, и теперь он лежал на удобной подстилке, полностью в сознании в полуподземной норе, а рядом с ним на расстоянии вытянутой руки лежал тот самый щенок овчарки, которого он искал много дней, и в уютном тепле очага дремала та, к которой он пришел, наполовину землерыл.
– Но, тем не менее, я здесь, – прошептал Ник самому себе.
Щенок поднял голову и посмотрел на него. Ник улыбнулся и погладил его мягкий мех, не обращая ни малейшего внимания на прорезавшую тело от движения боль.
– Ты проснулся?
Ник посмотрел на девушку. Она сонно потерла глаза и потянулась, а потом пошевелила угли в очаге и зачерпнула еще воды, чтобы вскипятить в котелке.
– Да, вполне. Если ты, конечно, не скажешь, что мне это снится.
– Нет, не снится. Как ты себя чувствуешь?
– Непонятно.
Она, склонив голову, изучала его. Глаза ее, кажется, улыбались, хотя лицо оставалось серьезным.
– Непонятно – это неплохо. Я ждала, что ты скажешь «больно» или в сотый раз спросишь, не умер ли ты.
– Ну, спина болит. И голова, и нога. Но замешательство не от боли. Гм, я хочу сказать тебе за это спасибо.
– За то, что ничего не понятно?
– Ну, и да, и нет. Я в замешательстве, да, но благодарен тебе за помощь.
– Не за что.
– Тебя, в самом деле, зовут Мари?
– Да.
– Я помню. Но вспоминать вчерашний день – как вспоминать сон. Кошмар, если уж быть совсем честным, – признался Ник.
– Вчерашний?
– Ну да, когда вы вытащили меня из мусора на реке и принесли сюда.
Она налила кипяток в каменную чашу и слегка взболтала его, а потом сказала:
– То «вчера», о котором ты говоришь, случилось пять «вчера» назад.
Ник почувствовал, как похолодел от шока:
– Я здесь уже пять дней?
– Вообще, почти семь. Рассвет уже близок, – уточнила она.
– Я не чувствую себя так, как будто был без сознания пять дней, – возразил он.
– А ты и не был, во всяком случае, не совсем. Ты то приходил в сознание, то отключался – главным образом потому, что у тебя была горячка. И ты все время говорил о ком-то по имени О’Брайен.
– Это мой кузен и лучший друг, – пояснил Ник.
– В горячечном бреду ты о нем очень тревожился.
– Я и сейчас за него тревожусь. Не так давно он был ранен.
– А еще ты говорил с отцом.
– И что я говорил? – Ник разом почувствовал испуг и любопытство.
Она пожала плечами.
– Трудно было что-то разобрать, но я отчетливо слышала слова «отец» и «О’Брайен».
– Должно быть, отец считает, что я мертв, – сказал Ник, обращаясь скорее к себе, чем к ней.
– Ты идешь на поправку. Я рада видеть, что ты в полном сознании. Наконец-то. Скоро увидишь отца. – Подняв каменную чашу, она процедила отвар через тонкую ткань и налила в большую деревянную кружку. – Выпей. Боль утихнет.
– Сперва поможешь мне сесть?
