Кто-то сбегал, крикнул врача. Прибежала Софья Григорьевна Цырюльникова. Прибежала, а сумка пустая. Рядом с ней взорвался снаряд, и одним из осколков рассекло ее медицинскую сумку. Она в темноте пошарила-пошарила, плюнула и бегом к танку. Ребята кое-как меня уложили на танк, в брезент. Как я понял, да и почувствовал – она до этой пули добралась и вытащила ее зубами. Я пулю хранил вплоть до переезда на эту квартиру. Потом кто-то по ошибке из ребят взял поиграть, и она затерялась…
Лечился буквально трое суток. Пока я прохлаждался, сгорело еще два экипажа. На ходу оставалось 5 легких танков. Два в резерв забрал командир полка. Три ушли в разведку по берегу Дона. Их возглавил мой друг Дима Рязанцев.
Моя рота легких танков практически вся погибла в боях за плацдармы, которые мы в течение нескольких дней один за другим ликвидировали на Дону. Сначала все шло как по маслу. А потом начались вязкие, кровопролитные бои…
(И снова Николай Григорьевич очень скупо, буквально парой фраз, описывает гибель 3-й роты легких танков. Есть смысл снова добавить немного живых деталей из повести в данное интервью:
«Экипажи маячили плотной группой, сливаясь в темноте со своими машинами. Их выдавали редко мелькавшие светлячки сигарет, прикрываемых ладонями. Лейтенант пробежал мимо, в сторону трещавших под топорами сучьев. Из них С…н с помощью двух солдат мастерил носилки, ворча по поводу где-то запропавшей машины санчасти полка. На привязанные к толстым жердям плащ-палатки уложили двух танкистов экипажа одной из сгоревших «семидесяток», силуэт которой угадывался поодаль, возле зарослей высокого орешника. Оттуда тянуло чадом окалины, горелого масла, чем-то удушливым и смрадным.
– Да-а! Психует Орлик, быстро тает его рота. Меньше половины уже осталось, – обронил В…
Кочергин подошел поближе к носилкам. Фигура одного из стоявших подле вдруг растворилась в темноте.
– Вот младшего лейтенанта за солдатами послал, – подал голос С…н. – Кислородное голодание у обоих. Инъекцию сделал, зашевелятся сейчас!..
– Толку от твоей инъекции! – тихо, сквозь зубы, обронил оказавшийся рядом Орлик. – Терзаешь их только. Двое-то других вас не дождались… Начальству привет! – полуиронически кивнул он Кочергину, будто только его заметив. – Какие указания штаба будут?..
– Полегче, полегче, ребята! – суетился похожий на подростка худощавый и низкорослый младший лейтенант. – Больно им, не трясите!
По сравнению с замкнувшимся Орликом этот юноша казался трогательным, и Кочергину невольно захотелось его успокоить. Он дружески придержал танкиста за локоть.
– Как зовут вас, младший лейтенант? Не переживайте. Выходят медики ваших ребят!
– Николенко! – протянул руку ободренный его уверенным тоном танкист. – Только вряд ли их спасут. Под Латошинской и Рынком немало нас горело. Не выживали такие, – смотрел он в темноту, где затухали тяжелые шаги солдат, уносивших носилки.
– Так вы давно в Сталинграде?
– Мы? С самого начала с лейтенантом Орликом здесь бьемся, с Тракторного! – не без гордости ответил Николенко.
– С двадцать третьего августа? – уточнил Кочергин.
– Точно! В Сталинград, на укомплектование боевых подразделений, нас из училища прямо на завод посылали. С конвейера – и в бой! Николай тогда взводом командовал, а я у него командиром машины был. На «тридцатьчетверках» дрались. А теперь я у него взводом командую…
– Да ладно тебе, говорун! – вмешался Орлик. – Чего исповедуешься!
– Оставьте, лейтенант! – напрягся Кочергин. – Если наш разговор вам поперек, не участвуйте, не неволю… Каждый как может напряжение боя снимает, – добавил он мягче, взглянув на притихшего Николенко. – Молчать труднее!
– Как знаете, помначштаба, – обиженно буркнул тот.
– Ну будет, Орлик, – примирительно сказал Кочергин. – Знаю, тяжелый был день. Организуйте отдых экипажей, а я тем временем потолкую с вашим комвзвода.
– Есть момент языки помозолить, валяйте! – бросил, поворачиваясь, Орлик.
Оставшись вдвоем, они взобрались сбоку на моторный отсек «семидесятки», оперлись спинами о башню и поставили согнутые ноги на гусеницу. Шаги смолкли, и, охваченные масляным теплом, оба в их удобном, покойном положении долго не хотели нарушать тишину леса. Он жил какой-то своей жизнью. Тихо шептались кроны деревьев, местами с шорохом осыпался снег. В кустарнике послышался короткий настораживающий шум, потом все замерло. Казалось, совсем далеко неуверенно мигнула немецкая осветительная ракета, на мгновение вырубив из мрака ближайшие заросли орешника и стволы деревьев. Потом снова разлилась темнота, замкнувшая крошечное белесое пространство у ног.
– Вы, помначштаба, на Орлика не серчайте, – нарушил молчание Николенко. – Я тоже к нему не сразу привык. Вроде бы занозистый и осторожный чересчур. Но как немца вокруг пальца обводит! Хитер немец, во как хитер! А Николая не перехитрит, нет. Толковый командир! Сегодня мы преследованием увлеклись, так батарею немецкую и проглядели. Две машины как не бывало, две подбиты. А он представить не может, как это немец его подловил?..
– А как с Тракторного начинали? Расскажите!
– Мы там как раз ко времени подоспели. Но начинали, по совести, не мы, а девчата.
– Как так девчата?
– Зенитчицы. Они немецкие танки первыми приметили. Степь. Далеко видать. У зениток, сами знаете, и дальность, и точность – во! Шарахнули девчата по танкам сразу, как показались. Мы тут прямо из заводских ворот и через Сухую Мечетку – овраг такой глубокий. Его прошли, выбрались на бровку, а перед нами немцы. Лоб в лоб. Если бы не зенитчицы, не успеть бы нам ко времени!
– А дальше?
– Немцы в Рынке уже. Поселок такой, вроде пригорода сталинградского. Там уличные бои были, страсть!
Ну и их положили тоже! Танков пожгли порядком, а о мотоциклетчиках и говорить нечего.
– Без пехоты дрались?
– Была пехота, но на наших машинах рабочие Тракторного пошли. Дружина. Почище пехоты дрались, хоть и не в форме. Как в гражданскую! Двадцать шестого августа, когда мы Рынок тот отбивали, Орлик спас меня. В мою машину много попаданий было, раздолбали всю. Выбрались мы. В кювет залегли. Пулеметы сняли, а двое с пистолетами. Вижу, немецкие танки слева через кювет идут. Один, другой. А третий начал на нем крутиться, и крик оттуда нечеловеческий! Не то вой, не то визг… Поняли, давят нас. Смотрю, действительно накренился, одной гусеницей по кювету, другой по верху и все ближе, ближе. Мало из пулеметов чешет так, что кругом земля летит, глаза забило: сверху фашисты с автоматами. Один из люка торчит, а другой в открытую, на броне. Одной рукой за башню держится, другой вдоль кювета строчит… Наши не выдерживают, вскакивают и тут же, на согнутых, обратно валятся.
