Двинулись на большой скорости по центральной улице, а я шел первым. Пройдя примерно полпути, успел ощутить страшный удар со свистом, и все…
Очнулся от боли во всем теле и холода. Слышу человеческий разговор, но понять ничего не могу. Лежу на спине, а мне на лицо льют холодную воду. Более-менее пришел в себя, члены экипажа помогли встать. Смотрю, а мы на проезжей части дороги, прямо посередине улицы. Но не могу понять, почему я оказался здесь и вне танка. Почувствовал тошноту, головокружение, и ребята помогли перейти на обочину дороги. Напоили водичкой. Но боль усиливалась во всем теле, и особенно в шее. Даже не смог повернуть голову. Попытался вспомнить случившееся.
Во время движения я стоял в открытом люке, но в какой-то момент что-то мелькнуло перед глазами, и все… И лишь когда ребята обнаружили телефонный кабель, переброшенный через улицу примерно на высоте танка, все прояснилось. Этот кабель зацепил меня за подбородок и вышвырнул на ходу из машины. Но из-за того, что танковый шлем был правильно надет и застегнут, я отделался достаточно легко – легким сотрясением головного мозга, ушибами и синяками.
Но не зря говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. За десять дней лечения в медсанбате корпуса я хорошо отдохнул и вдоволь выспался за всю эту зимнюю кампанию. Чувствовал себя полным сил и энергии воевать дальше, но вскоре после возвращения в батальон мой танк сгорел в неравном бою, а сам я был ранен.
Это случилось 29 апреля 1944 года в районе города Коломыя. С утра пошли в атаку. Вроде километров пять успешно продвинулись, а затем перед нами оказалась небольшая высота, и командир принял решение обойти ее. Мой взвод пошел обходить высоту справа, второй слева, а третий я и не помню. Вот тут меня и подбили… Откуда шарахнули, не знаю, не видел. Но попадание было в борт почти под прямым углом.
Нас моментально обдало пламенем, но за счет постоянных тренировок все успели выскочить. Ведь когда шарахнет, мозг отключается, и делаешь все на автомате. Только на земле приходишь в себя и соображаешь, что произошло, как… Тут перекличка начинается между экипажем: «Все?» – «Да!» – «За мной!» А была жуткая распутица, так поползли в тыл по следам гусениц своего танка.
Проползли, наверное, с километр, и вдруг поблизости ба-бах… По звуку – мина взорвалась. Первая – недолет. Вторая – перелет. Я только успел подать команду: «Лежать!» – и тут третья упала совсем недалеко. Чувствую, мне прилично щелкнуло по ноге. Все ясно… Кричу: «Я ранен!» Механик откликнулся: «Я тоже!», только в плечо. Остальные вроде целы. Ну, делать нечего, поползли дальше. Но через какое-то время все, нога совсем отказала, не могу ползти. Тогда подползает ко мне член экипажа и начинает помогать.
Вскоре добрались до одиночной хаты, быстренько перевязались. А у меня нога почему-то согнулась в коленке, и идти не могу совсем. Но с помощью ребят как-то поковылял.
Набрели на какую-то артиллерийскую батарею, вот там нас девушка-санинструктор по-настоящему перевязала и определила в хату к своим раненым. Попрощались с тремя невредимыми, и они ушли. Только передал с ними записку ротному, что нас с мехводом ранило.
Но в тыл нас могли отправить только ночью, так что день прошел в муках. Самолеты летают, артиллерия стреляет, а когда ты становишься беспомощным, то кажется, что все летит именно в тебя.
С темнотой загрузили в три повозки, по два человека на каждую. Несколько часов куда-то ехали и прибыли в какой-то медсанбат, который располагался в костеле. Вместо лавок разбросана солома, сколько-то раненых там лежало, и мы рядом с ними.
Лежим, но никто не подходит. Через какое-то время слышу нехорошие слова, оказывается, эта медсестра чего-то ругалась с врачами. Потом подошла ко мне: «Ну все, лейтенант, сейчас вами займутся!» Поблагодарил ее на прощание за все заботы.
Помню, как меня положили на стол. Врачи – двое молодых ребят, но крепенькие, и медсестра. Накинули на лицо марлю, полили и велели глубоко дышать и считать. И очнулся уже только в повозке. Едем куда-то, а у моего лица ноги другого человека… Ощупал себя – нога перевязана. Все нормально, только почему-то гимнастерки на мне нет. Нашел ее свернутую у себя под головой. Проверил карманы, орден, документы, пистолеты – все на месте. Планшетка тоже лежит.
В муках и боли прибыли на аэродром. Самолеты гудят непрерывно. Одни садятся, другие взлетают. С самолетов сгружают ящики с боеприпасами и загружают раненых. И все это в грязище! Распутица была просто страшенная. Люди по колено вязли, а танки могли пройти только на 1-й или 2-й передаче.
Быстро подошла моя очередь. А я до этого самолеты видел только в воздухе, а тут не то что рядом, а прямо сажают в него… Вначале загрузили ходячих, а в конце нас несколько человек. Мои носилки оказались прямо в центре.
Дверцу закрыли, мотор завели, все задрожало, зашумело, вот тут появился определенный страх. О самом плохом стало думаться… Хорошо, в первый раз на самолете всех деталей не знаешь и не так страшно. Потом открывается дверь в кабину, выходит военный, встает рядом со мной на кругленький столик. Я глянул туда наверх, а там пулемет шаровый. И весь полет я, конечно, не сводил глаз с этого пулеметчика. Только он развернется, как сразу у меня что-то екает… Часа два летели и благополучно сели в Шепетовке. Сразу в палаточный госпиталь определили.
Дня два-три там провели, и в конце я почувствовал, что у меня температура. То вроде ничего было, а тут чувствую, что не в лучшую сторону состояние изменилось.
Потом погрузили в эшелончик, в теплушке нас многонько набралось. Вначале медсестра подсуетилась, сказала, что будет помогать нам. А как тронулись, сестры почему-то не оказалось. А кто-то ведь уже совсем в тяжелом состоянии. Кричит: «Помогите!» А кто поможет, все лежачие… Соседи только успокоить могли: «Терпи теперь до остановки!» И когда на остановке она появилась, как на нее накинулись. Она оправдывается: «Так у меня вас три вагона!» Тут все понятно стало – кому как повезет…
А я чувствую, мне совсем худо. Она ручкой потрогала лоб: «Да, у вас есть температура!» А у самой ни градусника, ничего, только доброе слово: «Терпите, миленькие, скоро приедем на место!»
Хорошо, ехали недолго. Прибыли в Киев. Там быстро всех рассортировали кого куда, и я попал в госпиталь на Подоле. Уже в 60-х годах как-то опять оказался в Киеве и специально поехал на Подол. Вроде нашел то здание… Ну а дальше началось самое интересное.
Я попал в офицерскую палату на втором этаже. Восемь нас лежало, и все с ранениями в ноги. Все в разном состоянии, но я что-то совсем плох. Нога увеличилась в три раза, температура, аппетит пропал, чувствую, что-то меня силы покидают, временами в забытье ухожу…
Появился врач, женщина-капитан, в возрасте уже, представилась. А до ее прихода у меня под головой уже лежали бумажки, видимо, история болезни. И еще до этого я видел, что на ней вверху стоит вопросительный знак. Подумал еще, что такое? И заводит она такой разговор: «Дорогой мой, у вас гангрена, надо немедленно делать операцию с ампутацией ножки!» Причем такую, что по самый пах, до таза. Даже протез не к чему будет прикрепить. В голове-то проскакивают мысли… Но как она мне это спокойно сказала, так и я ей спокойно ответил: «Ничего не выйдет! Я на ампутацию не согласен! Только если вы меня усыпите. А пока я в сознании, ни на какую ампутацию не согласен! Лучше умру, но отрезать ногу не дам!» Она начала рассказывать, убеждать, и вот тут я вспомнил про этот вопрос на истории болезни.
