И в штабе корпуса велся подсчет. Кто его вел, не знаю, но у нас был свой чемпион, называли его. Если не ошибаюсь, какой-то лейтенант, который в одном бою хлопнул штук семь, а всего у него счет к тридцати подходил. Таких снайперов-одиночек начальники, конечно, знали. Но обычный танкист живет недолго, и потом все это забывалось. Хорошо если где-то записали, но у нас в целом по армии с этим делом неразбериха была. Поэтому сейчас и не могут установить, кто сколько танков подбил. Только и установили, что Лавриненко больше всех маханул. (Лавриненко Дмитрий Федорович (1914–1941) – самый результативный танкист Красной Армии за весь период Великой Отечественной войны. По неподтвержденным данным, в 28 боях его экипаж уничтожил 52 немецких танка. – Прим. Н.Ч.) Почему сейчас и началась эта чехарда с цифрами.
Я вот недавно читал воспоминания одного, так он пишет, что у него на счету 36 танков, причем много «Пантер» и «Тигров». Но это же не мужикам в колхозе рассказывать… Мы и тех и тех побаивались. Или вот вы мне дали прочитать интервью с Ионой Дегеном, и в нем он упоминает про бой, в котором три его танка маханули 18 «Пантер». Ну, не знаю… Чтобы «Пантеру» подбить, это я вам скажу… Сколько я охотился и стрелял, знаю, что это такое. А даже если ты ее хлопнешь, то его друг с соседней тебя самого хлопнет… Хотя, с другой стороны, чего только на войне не случалось.
– Приходилось близко видеть последствия своей стрельбы?
– Всего однажды. Где-то так получилось, что через овраг от нас шла немецкая колонна. А уже не я стрелял, наводчик, и один снаряд он как хватанул в середину колонны, многонько там осталось. И когда мы прошли через овраг и двинулись по этой дороге, то убедились, сколько их там лежало… Правда, однажды я попал в такой переплет, ну, чистое побоище.
В 20-х числах марта 44-го наша бригада вошла в прорыв и начала преследовать отходящего противника. Но погода стояла слякотная, и по бездорожью машины иногда перегревались и выходили из строя ввиду различных неисправностей. И во время ночной атаки на моем танке полетела бортовая передача. Короче говоря, подшипник полетел, за ним зубья. Ремонтники появились на вторые сутки, тягачом отбуксировали нас на СПАМ (сборный пункт аварийных машин). В течение ночи машину отремонтировали, но еще в ночь поднялась страшенная вьюга, и повалил такой крупный сырой снег, да еще с ветерком, что и на метр вперед ничего не видно. С утра эта пурга еще побушевала, но к обеду вроде успокоилось.
Двинулись догонять своих, а на дорогах настоящий кошмар. Все встало! Только гусеничная техника и повозки еще кое-как продвигались, а все автомобили стояли совсем без движения. Но мимо колонны пойдешь, так непременно какой-то командир выскочит с пистолетом в руках и прикажет вытаскивать его машины. А они же все груженые до упора. Где потаскаю несколько, у другой с мясом вырву все что возможно, поэтому я уже стал обходить стороной. Где только увижу колонну, стараюсь идти полем подальше от дороги.
В конце концов выехали мы к небольшому райцентру Чортков. Там речушка, мост, но, не доходя до него, меня останавливает офицерский патруль с солидной охраной автоматчиков. Чувствуется, что бравые ребята. Рослые и по годам не юноши. Сразу меня направили к их начальнику. Доложился этому полковнику: «Такой-то, следую в часть!» Следует приказ: «Впереди в десяти километрах от нас из окружения у городка Скала вырвалась группировка немцев и движется в этом направлении. Я уполномочен командующим фронтом создать здесь заслон! Высоту видишь? Занять на ней оборону!» Приказы в армии не обсуждаются, но про себя я подумал – опять вляпался в очередную кутерьму…
Но пока в раздумьях до танка шел, смотрю, с тылу подошла колонна СУ-76. Их по-разному называли – либо «прощай Родина», либо «гроб для четверых». Смотрю за ними. Вижу, командир полка тоже получил приказ занять оборону на этой высоте. Тут уже как-то полегче на душе стало… Все-таки двадцать одна машина, а я двадцать вторым пристроюсь.
Вышли на ту высоту, комполка сразу сориентировался, говорит мне: «Будешь крайним справа у оврага!» Поблизости находился овраг, спускающийся к реке, а вдоль по берегу проходила дорога к центру города. Прикинул, на случай отхода маршрут благоприятный.
Стрелковые подразделения заняли оборону на высоте и начали окапываться. Расположились, а ближе к вечеру смотрим, далеко-далеко что-то чернеет и колышется. А через полчаса стало видно, что примерно в нашем направлении движется многотысячная колонна. Комполка предупреждает: «Стрелять бесшабашно нельзя – количество боеприпасов невеликое. Поэтому стрелять будем залпом по моей команде!» Хотя я до этого нигде не встречал, чтобы залпом стреляли. А немцы все ближе и ближе… И вскоре все стало видно.
Идут налегке, чтобы быстрее, безо всякого тяжелого вооружения. Но непонятно, то ли эта толпа идет прямо на нас, то ли где-то стороной. И уже километра за два стало ясно, что они и нас тут прихватывают. Хотя, видно, они заметили, что у них нехорошие соседи появились, потому как колонна стала смещаться чуть в сторону.
И когда километра за полтора они вышли прямо напротив нас, тут мы стали залпами палить. Где снаряд разрывается, сразу брешь, но строй быстро смыкается… Видно, как люди валятся, но задние прямо по убитым и раненым прут и прут… После нескольких залпов толпа остановилась, а потом стала уходить резко вправо от нас.
Не помню, сколько залпов успели сделать: много. Но постепенно они стали все реже и реже, а когда конец колонны увидели, то и стрелять уже не стали. Тут как раз и темнота опустилась, и остатки колонны скрылись в темноте. Ну а на том месте осталось черно и много… Ведь фактически расстреливали их, а они ничем не могли ответить. Такое побоище я видел в первый и последний раз…
– Давить приходилось?
– Было дело. Вот, например, когда выполняли особое задание, хотели пересечь дорогу, а тут немецкая колонна. Сначала вроде автомобили, а потом и какая-то артиллерийская часть попалась. Понятно, что мы не могли упустить такую возможность. Пошли их тут по дороге молотить гусеницами… Хорошо по ним прошлись. Кого бортиком сбрасывали в кювет, кого с машинами сминали…
– А когда давили повозки, лошадей не было жалко?
Не жалко! Там в пылу, слушай, в этой страсти разве о животных думаешь? Там людей убиваешь, и не жалко, а животных тем более…
– На гусеницы потом не страшно смотреть?
– Ну, предположим, давили кого, но ведь дальше то по булыжнику, то по земле, ничего там не остается, кроме грязи. Тем более подкрылки постоянно оторваны, эта грязь летит, и ты сидишь на крыле с грязным лицом, как негр…
– Почему на крыле?
– Марши в основном совершались ночью, поэтому, если позволяла обстановка, командир экипажа сидел на левом крыле и указывал дорогу механику. А зимой ведь броня холодная, одно место мерзнет, поэтому командиру всегда искали что-то подложить. В основном у немцев что-то находили. Особенно хорошо или шубейка, или ватное одеяло. Да еще неизвестно, где тряхнет хорошенько, поэтому иногда привязывался к скобе, чтобы не свалиться под гусеницы.
