– Ага. Художник. Зарабатывает на жизнь тем, что надувает шарики в торговом центре. Очень любит свою маму, недавно как раз навещал ее. Только ему вот не везет. Каждый раз, когда он решает зайти домой, мамы не оказывается на месте. Он берет деньги, которые находит в квартире, и уходит, – говорит он и подталкивает меня к лестнице.
– Странно не то, что он приходит, когда мамы нет, а то, что мама продолжает хранить деньги дома, – бормочу я.
– Видимо, она понимает, что если дома денег не будет, он перестанет приходить, – пожимает плечами Микки. – Ладно, пойдем отсюда, ты на ногах не держишься, – говорит он и приобнимает, вроде как калеку.
Слышится чей-то топот. Микки и я отходим, чтобы пропустить людей.
– Черт… – говорит кто-то. Поднимаю голову и вижу Ленца. Тот пятится назад, как будто у Микки монтировка в руках. Микки прижимает меня к себе и бесстрастно наблюдает за тем, как Ленц пятится вверх по лестнице. Мимо нас проходит компания пьяных студентов. Они обсуждают что-то по философии, так что точно студенты.
– Микки! Тебя тут по телевизору показывают, – окликает его бармен.
Поворачиваюсь и вижу на экране снимок Микки, который сменяется моей самой плохой фотографией: той, что делают при окончании школы, чтобы потом у твоих одноклассников был компромат. На снимке у меня черные короткие волосы и серые глаза, искусно увеличенные фотографом. Из-за этого эпичного фотоэффекта я напоминаю героиню японских мультфильмов аниме. Затем в кадре оказывается Ленц. Он что-то объясняет толпе репортеров.
– Нам пора, – говорит Микки.
Киваю, и мы бежим вниз по лестнице. Когда выходим на улицу, кажется, что все на нас смотрят. Микки идет спокойно и решительно. Я оборачиваюсь на парня, который сейчас показывает простенькое фаер-шоу. Смотрю на троих его зрителей. Они не обращают на нас никакого внимания. Подвыпившие студенты возле входа громко смеются над видеороликом, который смотрят по телефону. Им тоже до нас нет никакого дела.
– Верена? – раздается его голос. Непривычно слышать свое имя. Никто так не делает. В диалоге не используют имена. Я привыкла к своей фамилии, но имя свое я слышу только в «Старбаксе». Знаете, да, их фишку? Они у каждого спрашивают имя, чтобы кофе был особенным. Специально «Для Верены» и так далее.
– Что? – поднимаю я голову и смотрю на его подбородок.
– Ты со мной? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я и сажусь в машину.
Выезжаем со стоянки и видим машину полиции. Они едут в сквот. Вполне вероятно, что не за нами. Может, просто кто-то из округи нажаловался на это место…
Едем какое-то время молча. За окном лес очень быстро сменяется многоэтажными домами, явно недавней постройки.
– Не понимаю, – говорю я.
– Чего? – откликается он.
– Почему ты не побежал за Ленцем? Он же украл у тебя деньги.
– А я не понимаю, почему не убежала ты, – говорит Микки.
– Я этого тоже не понимаю, но Ленц меня интересует больше.
Он усмехается. Мы приезжаем в небольшой тату-салон. Вывеска не горит, из чего можно сделать вывод, что он закрыт. «Берлинские чернила». Не самое оригинальное название. Салон расположен на первом этаже жилого дома. Для того чтобы войти в него, нужно подняться по небольшой, но широкой лестнице, ступенек на десять. Микки открывает старинным ключом дверь и проходит внутрь. Помещение оформлено под стать названию. Самый обычный салон татуировки. Кирпичные стены выкрашены черным. Всюду изображения байкерских татуировок. Красные кожаные диваны, как в моих любимых придорожных закусочных. Черно-белая плитка, положенная наискось. Барная стойка. Кухня раскрашена граффити. Микки может даже не объяснять. Стиль рисунков и так говорит за себя – граффити на кухне делала Бонни. Судя по паре эскизов, которые я заметила, она здесь работала.
Мне неуютно. Я прохожу на кухню. Ставлю чайник и начинаю рыться в поисках кофе. Когда не знаю, что делать, я курю или пью кофе. Наливаю кипяток в самую большую чашку, которую нахожу. Черное керамическое ведро с изображением байкера и девушки с гипертрофированными формами. Микки включает стереосистему. Теперь весь салон заполняют звуки тяжелого рока.
– Могу The Doors поискать, – говорит он.
– Не нужно, – вздрагиваю я.
Иду к входной двери. Микки поднимает голову и пристально смотрит на меня. Не обращая на него внимания, выхожу на улицу. Там хорошо. Сажусь на ступеньки. Ставлю рядом с собой литр кофе в керамической кружке и вдыхаю запахи ночного Берлина. Он сейчас очень красивый. Электрический свет фонарей, идеальный круг луны и нечастые вкрапления звезд на иссиня-черном небе. Все сверкает сдержанной красотой.
Эта лестница напоминает мне о том, как полтора года назад мы с Виктором точно так же сидели на лестнице и наблюдали за тем, как в только что снятой мной квартире орудуют пожарные. С того дня я перестала понимать людей.
За дверью играет Джимми Моррисон: «Убийца на дороге. Эй, девочка, покажи ему, что ты его любишь». Эти слова из песни «Оседлавшие шторм» посвящаются жертве Билли Кука, парня, который жил где-то в 1950-х в Миссури. Начало его истории очень напоминает сказку про Гензеля и Гретхен. Только эта сказка с несчастливым концом. Билли был младшим в семье, да еще и уродливым от рождения. У него один глаз косил. Двое братьев и сестра издевались над ним почище школьных товарищей. Когда ему исполнилось пять лет, умерла мать. Отец стал пить сутками напролет. Однажды, ближе к вечеру, к мистеру Куку пришла жена шерифа и решила попытаться наставить мужчину на путь истинный. Старания женщины вызвали обратный эффект. Отец Билли выгнал женщину. Потом пошел в комнату, где под звуки радио играли дети, и велел им собираться на прогулку. Мужчина был почти трезв. Ночное приключение с папой, что может быть интереснее? Дети, обгоняя друг друга, бежали впереди отца. Спустя пару часов их энтузиазм поугас, но они продолжали идти по дороге. Никто не додумался оставлять за собой хлебные крошки. Мужчина привел их в старую шахту и велел им ждать его там. Он не вернулся. Спустя пару дней жена шерифа поинтересовалась у мужчины, куда он отправил детей. Тот был достаточно пьян, чтобы признаться в том, где дети.
Трех мальчиков и семилетнюю девочку спасли и отправили в интернат. Полуживые от голода и холода, они плохо осознавали, что произошло. «Может, оно и к лучшему, – сказала тогда жена шерифа, – о детях теперь будет кому позаботиться». История попала в газеты, и всех детей Кука действительно разобрали, как горячие пирожки. Только Билли никому не нравился. Косоглазый какой-то, некрасивый, да еще и злобный. С тех пор история жизни Билли превратилась в череду приводов в полицию, арестов, отсидок и кратких вылазок на свободу. 30 декабря 1950 года только что освободившийся двадцатитрехлетний Кук голосовал на дороге. Никто не хотел подбирать сомнительного пассажира. Злобный он какой-то и некрасивый. Одна машина все-таки остановилась.
– Куда ехать? – добродушно спросил Карл Моссер, когда Билли уже забрался в машину и оказался в компании троих детей и жены фермера.
