И я еду. Из духа противоречия. Только не нужно сейчас спрашивать, кому я противоречил. В целом мне просто не хочется возвращаться в школу. Мне скоро четырнадцать. Бонни – пять. Мы выходим из самолета, и нас буквально оглушает жара. Она стесняет движения. Плавит мысли. Превращает в странных аморфных существ, основная задача которых – поддержание жизни в организме. Я не особенно задумываюсь над тем, куда мы сейчас едем. И зачем. Мы все время перемещаемся в пространстве. Одежда становится все более и более грязной и пыльной. Она теряет цвет. Постепенно мы начинаем походить на индусов. Останавливаемся в ашрамах. В них не так уж плохо. Мама ищет просветления у монахов. Нам выделяют комнату. Соседи по ашраму – такие же белые люди. Естественно, в оранжевом. Естественно, со стеклянными глазами и в поиске новых путей. Куда путь, никто не говорит. Да, все правильно, вместо ответа – скорбная улыбка и взгляд в вечность. Бонни с трудом переживает все эти поездки. Она худеет и слабеет. На дух не переваривает местную пищу. Я, кстати, тоже. У нее начинается аллергия буквально на все.
И вот мы уже едем к какому-то знаменитому сэнсэю. Я знаю, что они называются садху или как там еще… Я всех этих бородатых бомжей в оранжевых шапках называю сэнсэями. Мы с Бонни очень устали. Пришлось несколько дней проторчать в Дели, пока наконец удалось сесть на нужный поезд. На вокзале обязательно появляются доброжелательные парни, которые рассказывают, что именно сегодня нет никаких поездов в нужный нам город, но они могут предложить такси. У нас нет денег на такси. Тогда они раздражаются, начинают орать и яростно жестикулировать. Пару раз я на них наорал в ответ. Они сразу попритихли, но мама все равно не захотела ехать на проклятом поезде с грязной энергетикой. Жизнь в Дели – бесконечная борьба за выживание. Наконец, мы садимся в поезд. В каждом купе по три полки, одна из которых без обивки. Еще есть три боковые полки в проходе. Таких закутков тридцать шесть. По три человека на полку, плюс пол, который моментально устилают тела людей. Мама все еще не отошла от прошлого поиска новых путей. Я вижу полку, на которой двое парней моего возраста. Прошу их освободить место. Они оценивающе смотрят на меня и нехотя слезают с полки. Мама послушно залезает наверх, а Бонни не хочет лезть в этот пыльный полугроб. Уговариваю ее посидеть там хоть пару часов. Иду в тамбур. Вместе с пятью индусами свешиваюсь в открытую дверь и дышу ветром. Здесь, наверное, градусов пятьдесят жары. Я больше не могу стоять на ногах. Сажусь в проходе. Рядом с туалетом и окном. Через меня то и дело кто-нибудь переступает. Рядом полусидит индианка в малиновом сари. Выключаюсь.
Кто-то осторожно дотрагивается до моего плеча. Тут же просыпаюсь. Женщина в малиновом сари объясняет что-то мне на непонятном языке и показывает в конец вагона. С каждым словом она становится все более эмоциональной. Когда она показывает рукой рост и жестом укорачивает себе волосы до плеч, понимаю, что речь идет о Бонни. Вскакиваю и иду к полке, на которой оставил ее вместе с мамой. Бонни там нет, а мама спит. Оборачиваюсь на женщину в сари. Она машет рукой. Мол, иди дальше. Иду в конец вагона, нагло переступая, а иногда и наступая на тела людей. Не важно. Вижу Бонни в последнем закутке с четырьмя полками. Рядом с ней полуголый индус с насквозь гнилыми зубами. Его лицо чуть ли не вплотную прижато к ней. Он что-то говорит и дотрагивается до ее плеча. Выдыхаю и кладу руку на его плечо. Он оборачивается, и я толкаю его как раз на столик с металлическим кантом. Он вскрикивает, и остальные мужчины в купе начинают орать на меня. Их, наверное, человек пятнадцать. Бонни немного оцепенела то ли от страха, то ли от непонимания. Беру ее на руки и иду к женщине в малиновом сари. Благодарю ее на трех языках. Она не знает ни одного из них, улыбается и начинает играть с Бонни. Они быстро находят общий язык.
Женщина достает из потертой и сильно пахнущей сумки черную лакированную коробку. Она открывает ее, и оказывается, что это набор для грима. Бонни визжит от радости. Начинаю оглядываться в поисках бумаги. Женщина понимает и разводит руками. В сумке у нее находится только пара салфеток, причем изрядно помятых. Я протягиваю Бонни руку и предлагаю «сделать мне татуировку». Она тут же приступает к разукрашиванию руки, а затем и футболки. Это последний спокойный и счастливый день в моей жизни. Я сижу, привалившись к горячей от жары стене поезда. Той, что возле туалета. Напротив меня – добрая женщина в малиновом сари. Бонни сосредоточенно что-то раскрашивает на моей руке. Ощущения дико неприятные, но пока она занята красками, с ней все будет в порядке. А мы должны доехать до этого ашрама. Я обещал маме.
Плюс пятьдесят жары. Сотня индусов в вагоне. Кто-то все время перешагивает через нас. Разглядываю небольшой кусок окна, который доступен с этого ракурса. За ним не видно ничего, кроме изредка встречающихся линий электропередач. Разводы пыли на стекле постепенно расползаются. Я начинаю видеть в них все более сложные узоры. Питер рисовал именно такие картины. Как разводы пыли на стекле. Только цветные. Возможно, все эти друзья мамы – они именно эту пыль имели в виду, когда со скорбной улыбкой смотрели вдаль? Пока Бонни рисует, все хорошо. Я засыпаю.
***
Питер продолжает мне что-то говорить, но я его уже не слышу. Мы стоим на мосту набережной Рейна. Вокруг толпа зевак. Они кричат и подбадривают меня. Такое ощущение, что мы на ринге. Люди инстинктивно отходят на положенное расстояние, и вот уже вокруг нас с Питером образуется пространство два на два метра. Я вижу, как полицейский берет Верену за плечи и ведет ее к машине.
– Ты всегда был ничтожеством, – растягивая слова, произносит Питер. Самое ужасное в том, что я с ним согласен. Верена останавливается на секунду, перед тем как сесть в машину. Она не знает, что делать.
У меня нет времени, чтобы догнать ее. Нас разделяют метров двести, но нужно будет пробираться через дикую толпу народа, собравшуюся, чтобы посмотреть на фейерверки. Единственное, что остается, – выстрелить в воздух.
В следующую секунду небо взрывается тысячей фейерверков. Похоже, никто не поверил в то, что это был настоящий пистолет. Даже стоящие вокруг нас с Питером люди не пугаются. Они считают, что все это часть шоу.
Питер сплевывает и продолжает что-то говорить. Отбрасываю его в толпу. Он вдвое старше меня и в последние лет двадцать редко возвращался в адекватное состояние. Да, мне очень хочется его убить, но… противно, понимаете? Я вынимаю из кармана сотню евро и бросаю ее на асфальт. Надеюсь, он купит на них свою последнюю дозу.
В следующую секунду я уже протискиваюсь сквозь толпу к выходу с этой чертовой набережной. Теперь нужно придумать, как добраться до Берлина. Черт!.. Кажется, что всю свою жизнь я только и делаю, что возвращаюсь в этот проклятый город.
***
В 1960-е годы половина населения Америки хотела уехать в Индию. Может, помните: все эти Вудстоки, хиппи, цветные тряпки и свободная любовь? Некоторые уехали. Поиск новых путей с тех пор не заканчивается. Никто, правда, не рассказал, как вернуться детям этих хиппи. Вы стопроцентно найдете людей, которые расскажут, как дойти до нирваны, но вам никто никогда не расскажет, как из нее выбраться. Как вернуться из Индии? Если тебе четырнадцать лет и у тебя нет денег, зато есть младшая сестра, за которую ты отвечаешь.
