Ее кисточка падает.
Краска разливается…
Я выношу ее на руках из поезда и иду в медпункт на вокзале. На любом вокзале есть такой. Это мой вокзал в Дели. Тот, на котором я работал все это время. На меня смотрят сотни глаз. Кто-то кивает мне. Мама идет где-то сзади. Сейчас нужно помочь Бонни. Я вношу ее в медпункт. На ее русых волосах все еще разноцветная пыль. Когда я кладу ее на стол, пыль поднимается и вновь оседает. Она уже не дышит.
Я не психопат. У меня была сестра. Ее звали Бонни.
***
Человеку ведь очень важно куда-нибудь ехать и ради кого-нибудь жить, понимаете? Это необходимо. Ну, чтобы был смысл. Найти Верену в Берлине – самая простая из возможных задач. Намного сложнее оставаться незамеченным в городе, который буквально помешался на мне. Каждый чертов сайт считает своим долгом написать новую сказку обо мне. Это я придумываю сказки, я, а не про меня.
Любое убийство связывают с моим именем. А уж если какой-то идиот накарябал где-нибудь красную курицу, то здесь уже никаких сомнений.
Я только один раз решаюсь подойти поближе к месту, где она сейчас живет. Так и стою перед входом, как придурок, а потом ухожу. Понимаю, что нужно убираться из этого города, но не могу. Наверное, ей будет лучше без меня, в нормальном мире с нормальным женихом, отцом и будущим, но я не могу отсюда уехать. Пока.
Иду в какой-то клуб и пытаюсь напиться до отключки. Не получается. Захожу в Интернет с телефона и читаю о той, из-за кого я попытался ограбить банк. Все было не так, как пишут. Это было через несколько месяцев после того, как я с матерью вернулся в этот проклятый город. Примерно два года назад.
***
Кто-то водит по моему лицу ручкой. Я морщусь. Сквот в Берлине, в котором я ночую уже месяц, мне осточертел. Дело в том, что я не могу слышать некоторые слова. «Индия», «буддизм», «дзен», «ом», «медитация»… список можно продолжать. Это ключевые слова, которые выводят меня из равновесия. Их здесь произносят слишком часто. Кто-то начинает штриховать ручкой у меня на щеке. Я все-таки открываю глаза. Пара глаз возле моего носа тут же исчезает. Приходится окончательно проснуться. Вижу перед собой девушку лет пятнадцати на вид. Она очень похожа…
– Ты кто? – спрашиваю я.
– Можешь звать меня Бонни, – подчеркнуто сексуально говорит она.
Видимо, когда напился, говорил о ней. Она сбежала из интерната. Ей тринадцать, и она сбежала из престижного детского дома. Представляете, что бы с ней могло случиться в этом сквоте или в любом другом месте, где бы она оказалась? Ее нужно защищать. А мне нужен хоть кто-то, о ком я могу заботиться, ради которого я буду жить.
– Зачем ты на мне рисовала? – спрашиваю я. Мы идем в кафе неподалеку. Там кофе по одному евро. У меня есть целых три евро, так что хватает еще на булочку.
– Не знаю. Люблю рисовать. У тебя денег нет в долг? – спрашивает она, отпивая кофе. – Я татуировки вообще-то умею делать. Не нужно? – она указывает взглядом на несколько волнообразных линий у меня на плече. Это единственное, что у меня осталось от сестры. Я выбил эти линии. Это не татуировка, а какое-то жертвоприношение. По памяти нарисовал эти линии. Они остались от того последнего рисунка.
– Жутковатая, – говорит она, указывая глазами на эти волны.
– Согласен, – киваю я.
– Я вообще на людях еще не тренировалась, но точно сделаю лучше.
– Ты на морских свинках, что ли, тренируешься? – спрашиваю я.
– На хомячках, – веселится она.
Мы возвращаемся в сквот, и Бонни куда-то пропадает. Нахожу ее привалившейся к стене, со стеклянным взглядом. Таким же, как у матери. То есть представляете, да, что бы с ней стало, если бы она так и жила здесь?
Забираю ее из этого сквота. Я тогда уже нашел бункер и планировал туда перебраться. Бонни то и дело пропадает, но вроде бы все дурные привычки в прошлом. Она знакомится с Ленцем. Он похож на маньяка, я, кажется, уже говорил.
Бонни делает татуировки. Тренируется на мне, потом работает в салоне. На побегушках, конечно, но все-таки. Все мы вполне счастливы. До тех пор, пока я не решаю повидаться с матерью. Мама при виде меня впадает в новую истерику. Я стараюсь ее вразумить. Напомнить, что я ее сын. Она не помнит. Все время говорит о Бонни. А потом идет в полицию и пишет заявление о том, что я украл у нее дочь и пытаюсь ее убить. Это заявление принимают. Обнаруживают Бонни. Отдают ее в приют для трудных подростков, а судья, послушав весь тот бред, который несет мама, направляет ее на врачебное освидетельствование. Заботиться о ней теперь должен я. В судебном порядке.
– Давайте я оформлю опекунство над Бонни, – предлагаю я судье. – Мать я содержать обязан, почему бы не приписать мне и ее?
– Молодой человек. Вам 23 года. Ей 15. У вас нет работы. В здравом уме и трезвой памяти никто вам не разрешит никого опекать. Если хотите ей помочь, копите пока деньги на ее колледж, – вполне дружелюбно отвечает мне женщина-судья.
И вот он я. С матерью в наркологической клинике, умершей сестрой, умершей девочкой, о которой я пытался заботиться. Я провалил все, что только можно. Но я не психопат. Не настолько, как все думают.
12. Кинотеатр «Шошанна»
Верена
А была ли сестра?
Все мы знаем о парне по имени Микки Нокс. Добром психопате, ограбившем банк, чтобы спасти свою сестру. Взявшем в заложницы несчастную Верену Вибек. Спасшем жизнь мальчику Ифти, которому срочно требовалась операция. Помните, да? Все мы скидывались на операцию. Так вот сказка о добром психопате оказалась всего лишь сказкой. Сестра Микки погибла в Индии много лет назад. При невыясненных, кстати, обстоятельствах. Ну а девушка, которую отчаянно пытался спасти Микки? Кто же она? Обычная беспризорница, которая в тринадцать лет сбежала из детского дома и вскоре стала жить с Микки. Наркоманка с асоциальными наклонностями. Она жила с нашим психопатом, встречалась с его другом и колола татуировки, довольно талантливые, кстати. Вот такая «братская» любовь. Психопат оказался обычным психопатом.
www.tresh-tv.de
Берлин. Отделение полиции. Небольшая комната метров на десять. Стол посередине. Стеклянные окна с открытыми жалюзи. За стеклом обычная жизнь участка. Все именно так, как показывают в сериалах. Множество столов, между которыми снуют одетые в черные брюки и белые рубашки люди.
Если бы я снимала кино, последующие пару месяцев нужно было бы показывать под какую-нибудь грустную музыку. Вот я сижу в этой комнате. За мной наблюдают следователи и штатные психологи, а у меня меняется цвет глаз. Грустная музыка переходит во что-нибудь пожестче. Дальше уже в зависимости от жанра. Если мелодрама, то мы с Анкелем идем в парк и начинаем все с нуля. Кормим уток и едим сладкую вату. Если фильм из категории историй успеха, то здесь в конце я должна переодеться в бежевый костюм от Валентино и открыть свое дело (цветочный магазин, шоколадную лавку, компанию по продаже швабр). Если… Мои размышления прерывает звук открывающейся двери. Входит мужчина лет пятидесяти. На нем слишком яркая для этого места рубашка, грязно-красного цвета, и изрядно помятые брюки. Лицо его испещрено морщинами и напоминает смятый и вновь расправленный лист бумаги.
