– Оттуда.
– И… как?
– Погибнет ровно через год, в середине октября сорок второго, где именно – не в курсе. «Звездочку» уже посмертно получит…
Не сдержавшись, Зыкин подскочил, на миг вновь став тем самым чуточку наивным младшим лейтенантом, с которым Сергей познакомился в ночь на 22 июня, от избытка чувств едва не опрокинув табуретку:
– Степ… тьфу, Серега, так, может, мне сообщить?! Ну, кому следует, в смысле? Зачем ему погибать-то зазря?!
– Успокойся и сядь. – Командарм снова уткнулся в котелок. – Во-первых, погибнет он не зазря, как ты выразился, а выполняя боевое задание. И никто не знает, что будет, если он его не выполнит. Во-вторых, история меняется, и куда сильнее, чем летом. Так что не суетись, может, теперь и выживет. А нет, значит, такая у него судьба. И вмешиваться в нее ни я, ни тем более ты не вправе. Он такой же солдат, как и мы с тобой, и воюет за свою Родину. Понял?
– Понял, – поник лейтенант. – Извини, похоже, глупость сморозил. Ты всяко прав…
– Ну, вот и ладно. Сходи за чайком, будь другом. И поговорим, вижу же, снова что-то спросить хочешь.
– Эт я мигом! Айн момент, как фрицы говорят. А ты пока доедай.
Глядя в спину торопливо выходящего из комнаты товарища, Кобрин тяжело вздохнул.
Да, он прав: вмешиваться в судьбу предка он не имеет никакого права. Морального прежде всего. Это – его судьба, его жизнь и его подвиг.
Вот только легче на душе от понимания этого, разумеется, не стало, скорее наоборот…
Лейтенант Серышев, район Вязьмы, октябрь 1941 года
Догнать засветло роту, несмотря на заверения Цыганкова, им все-таки не удалось. Примерно через полчаса Виктору снова что-то не понравилось в работе дизеля, и «тридцатьчетверка» опять остановилась. Поскольку танк – не автомобиль, где достаточно откинуть капот, и для доступа к двигателю нужно как минимум отвалить тяжеленный люк в крыше МТО, с ремонтом провозились больше полутора часов. К этому времени уже окончательно стемнело, и продолжать движение стало проблематично, фары начисто снесло с лобовой брони во время тарана немецкого броневика.
После недолгого совещания с мехводом лейтенант, тяжело вздохнув, сообщил в батальон о проблеме, благо рация работала. У комбата их короткий разговор особого воодушевления, как и ожидалось, не вызвал. Несколькими короткими фразами на русском командном высказав как свое отношение к произошедшему в частности, так и все, что он об этом думает в целом, «батя» приказал замаскировать машину в лесу и дожидаться утра. После чего немедленно возвращаться в расположение, поскольку фашисты, очень на то похоже, на завтрашний день тоже что-то планируют. Да и вообще, они сейчас находятся в немецком тылу, что уже само по себе не есть хорошо со всеми отсюда вытекающими последствиями!
Короче, успокоил, блин…
Отогнав танк насколько возможно дальше в лес, занялись маскировкой. Полностью скрыть продавленные гусеницами во влажной почве колеи никакой возможности не имелось, поэтому их просто закидали опавшей листвой и хвоей, а следы съезда с грунтовки, как сумели, затоптали. Поскольку перед этим по дороге прошли остальные танки роты, а свернул с нее всего один, оставался неплохой шанс, что проезжающие немцы ничего не заметят. Боевую машину укрыли свежесрубленными ветками, благо листья на них еще держались. Подсвечивая фонариком, Серышев убедился, что разглядеть в кустах «тридцатьчетверку» достаточно сложно, по крайней мере, в сумерках. Перекусив сухпайком, танкисты, распределив дежурства, отправились на боковую.
Первым в охранение встал лейтенант. Поначалу Василий, на правах старшего по званию, собирался взять на себя самое сложное предрассветное время, когда особо сильно хочется спать, но Цыганков категорически воспротивился. Мол, товарищу лейтенанту завтра еще танком командовать, а то и всей ротой, когда до своих доберутся. А от клюющего носом командира пользы куда меньше, нежели от нормально выспавшегося. Потому первым в караул заступать именно Серышеву, которого мехвод сменит через два часа. Зато впереди будет почти вся ночь.
Василий, в принципе, и не спорил, в глубине души признавая правоту товарища, хоть спать, если честно, хотелось не то что до зевоты, а прямо-таки до одури. Дождавшись, пока экипаж, сбегав по нужде к ближайшим кустикам, скроется в танке и задраит люки, лейтенант обосновался метрах в десяти у комля здоровенной сосны. Отсюда он даже в темноте мог разглядеть и сам танк, и недалекую дорогу, сейчас скрытую кустарником. Впрочем, идею посидеть, опершись спиной о шершавую кору, он отмел уже спустя десять минут, едва не заснув. Собственно, скорее всего, он и задрых на пару минут, рывком очнувшись, когда щека коснулась холодного металла автоматного кожуха, поставленного между колен. От жгучего стыда – хорошо, хоть товарищи не заметили, вот позор бы был, всем позорам позор! – мгновенно полыхнули щеки и напрочь прошел сон. Вот ей-ей – как отрезало!
Мысленно отругав себя последними словами, Серышев обошел вокруг танка, стараясь двигаться как можно тише. Выяснив при этом, что нести караульную службу подобным образом – определенно не самое лучшее решение. Беззвучно ступать никак не получалось: опавшая листва и прошлогодняя хвоя предательски шуршали под подошвами, периодически постреливая невидимыми в темноте сухими ветками. Под конец лейтенант и вовсе едва не навернулся, зацепившись мыском сапога о торчащий корень. Раздраженно зашипев под нос, Василий плюнул и просто уселся на скособоченной надгусеничной полке правого борта, трезво рассудив, что уж на этой железяке заснуть точно будет достаточно сложно, главное, не приваливаться к борту. Сделать чего никак не получится, поскольку на уровне поясницы торчит причудливо выгнувшийся во время тарана буксировочный трос.
Сон вскоре вернулся, но начавший накрапывать мелкий противный дождик быстро его прогнал. Медленно потекли минуты, похожие друг на друга, словно унитары в боеукладке. Сначала лейтенант периодически глядел, подсвечивая фонариком, на трофейные наручные часы, еще в госпитале подаренные выписывающимся капитаном-летчиком, с которым они сдружились, лежа на соседних койках. Но вскоре бросил это занятие, осознав, что делает это уж больно часто, едва ли не каждые пять минут. Да и какая разница, сколько сейчас времени? Не тот человек Витька Цыганков, чтобы проспать. А значит, разбудит, когда срок придет…
Раздавшийся в зарослях звук в первую секунду даже не заставил Серышева напрячься. Да и откуда взяться какому-то постороннему звуку в этом сводящем с ума монотонном шелесте дождевых капель по пожухлой октябрьской листве и, самое неприятное, шлемофону и комбезу? Эх, знал бы, что дождь пойдет, захватил с собой плащ-накидку, вроде валялась где-то в танке…
Зато в следующий миг, когда лейтенант ОСОЗНАЛ, что именно слышит, он едва не сверзился вниз: где-то совсем недалеко, метрах в десяти, вряд ли дальше, негромко разговаривали по-немецки! Несмотря на практически насквозь промокший комбинезон, Василия мгновенно окатило жаром. Немцы! Тут, совсем рядом! Буквально в нескольких метрах! Что же делать, что?!
