– Леня.
Больше ничего Надежда Кирилловна сказать не успела. Двери лифта открылись, и Леня выскочил из подъезда, подгоняемый возмущенным лаем Максика.
– Ну и хам! – сказала Алле Надежда Кирилловна.
Алла промолчала, потому что еще вчера Леня подарил ей коробку конфет по случаю своего заселения и вообще показался консьержке нормальным парнем. А еще Алле было Леню немножко жалко – так не повезло с соседкой.
Надежда Кирилловна, обнаружив, что новый жилец не просто жилец, а еще и сосед, впала в истерику и вызвала сына. Тот приехал, но сделать ничего не мог и маму не успокоил. К тому же он вечером улетал в длительную командировку, и ему вообще было ни до чего и ни до кого, включая маму.
Следующую неделю Алла наблюдала холодную войну, которую Надежда Кирилловна объявила Лене. Поскольку только консьержка была в курсе последних событий, остальные жильцы узнавали новости не из первых рук, а в интерпретации Аллы. Сердце консьержки было на стороне Лени, поэтому Надежда Кирилловна, со слов Аллы, не давала «мальчику» никакого покоя. То Леня не закрыл дверь на лестничной клетке. То курил в «тамбуре», то есть у мусоропровода, то пришел поздно и – о ужас! – не один, а с какой-то развязной девицей, которая непозволительно громко смеялась. Да так, что Надежда Кирилловна проснулась и вынуждена была встать, накинуть халатик и в таком «неприбранном» виде выйти на лестничную клетку, чтобы сделать замечание. Леня не поливал гортензию, которая росла на подоконнике рядом с лифтом, а во вторник вообще не подождал Надежду Кирилловну в лифте, хотя прекрасно слышал, как она вышла с Максиком из квартиры. Он уехал, и двери захлопнулись прямо перед ее носом!
А в среду Леня забыл ключи от общей двери и настойчиво звонил Надежде Кирилловне, которая не собиралась его впускать и делала вид, что ее нет дома. Но сосед звонил и звонил, пока она не выдержала и открыла. А еще Леня обозвал Максика «глистой», решив, что он – сука. Такого оскорбления Надежда Кирилловна перенести уже не могла. Не придумав ничего лучшего, чем мелкое хулиганство, она запихнула спички в замок Лениной двери и в глазок с удовольствием наблюдала за тем, как сосед с помощью слесаря пытается попасть в квартиру.
С точки зрения Аллы, Леня держался молодцом. Он ни разу не пожаловался на соседку. Но чем закончится это противостояние, предсказать не могла даже консьержка.
Погожим весенним вечером Надежда Кирилловна вместе с Максиком и Леней застряли в лифте. Алла побежала за валокордином, когда узнала, кто именно застрял. Сначала ей позвонила Надежда Кирилловна, но Алла слышала только истошный лай Максика. Потом ей позвонил Леня и толком объяснил, что они застряли, а диспетчер не отвечает. Алла трясущимися руками набрала номер диспетчерской, после чего выяснилось, что Надежде Кирилловне с Леней придется ждать не меньше часа – рабочий день закончился, а бригада сейчас на вызове в другом доме, где тоже люди застряли в лифте.
Телефон в Аллиной комнатенке трезвонил безостановочно. Консьержка от испуга боялась снять трубку – там раздавались или лай, или крик Надежды Кирилловны. Алла ей уже все объяснила – что придется подождать, потерпеть, что ремонтная бригада уже едет, но та ничего и слышать не желала.
Через полчаса телефон звонить перестал. Алла вздохнула с облегчением, но через сорок минут начала нервничать – в подъезд влетел сын Надежды Кирилловны. Та не отвечала на звонки. Алла набрала номер Лени, но он тоже не ответил.
– Может, со связью что-то? – предположила Алла, представив себе самые страшные картины того, что могло случиться в лифте. Например, смерть старушки от инфаркта или от удушья. Сын Надежды Кирилловны вызывал службу спасения, «Скорую» и чуть ли не МЧС. Все они приехали практически одновременно, общими усилиями открыли двери лифта и замерли в боевой готовности.
Надежду Кирилловну достали из лифта совершенно пьяную, но очень веселую.
– Сынок, слушай, я тебе щас такой анекдот расскажу! – обрадовалась она сыну.
После чего со словами: «Аллочка, родная, я так тебя люблю!» – кинулась целоваться.
Сын смотрел на свою пьяную, семидесятисемилетнюю маму и не знал, что ответить. Следом за Надеждой Кирилловной вылез Леня, не очень трезвый, но и не пьяный в дым, как она. Он держал в руках две пустые бутылки виски и Максика, который уже не лаял, а превратился в такую плюшевую собачку. Он лизал Ленино лицо и пытался забраться ему за отворот рубашки.
– Мальчики, что за сбор? – воскликнула Надежда Кирилловна, обводя взглядом врачей и спасателей. – А что случилось-то? Знаете, бывают случаи, когда ты вот так напиваешься. Раза три в жизни. Вот у меня сегодня такой третий раз!
После этих слов Надежда Кирилловна рухнула на руки Лени, придавив Максика. С тех пор они дружили.
Зинка одноглазая
Зинаида Афанасьевна шла по деревне и строго смотрела по сторонам своим одним глазом. Ее здесь уважали и побаивались – старуха могла и клюкой огреть, а рука у нее была тяжелая не по годам. Да и за словом в карман не лезла – могла и матюкнуться так, что у местных алкоголиков дар речи терялся. И молодую соседку – нагловатую и хамоватую – могла приложить так, что та сразу начинала плакать и впредь старалась помалкивать.
Зинаида Афанасьевна пользовалась своим положением – слепой немощной старухи, которой все сходит с рук, хотя на самом деле она была доброй, справедливой, по-девичьи смешливой. Любила и водочки выпить, и закусить вкусно, и разговоров умных послушать. Людей любила особенных, отличных от других. Тех, кто «с придурью», как говорили у них в деревне. Пускала к себе дачников на лето – то художника, который рисовал тусклые пейзажи, то непризнанного поэта, который читал ей по вечерам стихи – бездарные, плохие до омерзения. Однако оба были хорошими, добрыми мужиками – никчемными, неустроенными, бессемейными, но незлобивыми, искренними, что Зинаида Афанасьевна считала главным критерием.
Жила она в огромном доме почти на самом берегу реки. Когда-то до их деревни даже рейсовый автобус не доходил. Нужно было пять километров добираться на велосипеде или пешком, чтобы погрузиться в дряхлый, разваливающийся, рычащий и пышущий жаром из-под капота автобусик – иначе не попадешь ни в магазин, ни в поликлинику. И трястись на нем по лесной дороге, собирая любителей ягод и не очень трезвых грибников.
А потом деревня вдруг стала золотым местом. В нее потянулись разбогатевшие дельцы, скупая дома и землю, – тут и вид из окна, и рыбалка роскошная, и воздух от сосен, и за отдельную плату – охота.
Дома скупали партиями. Ломали до основания лачуги и деревянные, полусгнившие избушки, в рекордные сроки выстраивая на их месте дворцы за заборами.
Приходили и к Зинаиде Афанасьевне. Предлагали большие деньги. Очень большие – можно было купить квартирку в соседнем городке, где и канализация, и центральное отопление, и поликлиника в двух шагах. Но Зинаида Афанасьевна уперлась, как упиралась всегда, когда на нее давили. Упрямая была старуха. Еще с молодости такая.
Один молодой бизнесмен решил бабулю припугнуть – пообещал домик ее сжечь вместе с ней. Зинаида Афанасьевна ухмыльнулась и, забравшись на старый велосипедик, еще мужнин, поехала в отделение милиции, где работал Славка, соседкин сын, которого Зинаида Афанасьевна помнила еще младенцем и гоняла по деревне крапивой.
