Он глубоко вздохнул, его челюсть напряглась.
— Боже, я люблю тебя.
Ладно, ясно, он никак не мог понять ее логику.
— Бутч, если бы я попросила, ты бы не стал этого делать?
Когда он не ответил, она закрыла глаза, но слез больше не осталось.
— Я люблю тебя, — повторил он. — И, да… если ты попросишь, я не буду.
Она опустила руки, ее дыхание сбилось.
— Поклянись в этом. Здесь и сейчас.
— Клянусь своей матерью.
— Спасибо… — Она притянула его в свои объятия. — О, Боже… Благодарю тебя. И мы решим вопрос… с кормлением. Мэри и Рейдж смогли же. Я просто… Бутч, у нас может быть прекрасное будущее.
Они какое-то время молчали, просто сидя на полу. И тут неожиданно он угрюмо произнес:
— У меня есть три брата и сестра.
— Прости?
— Я никогда не рассказывал тебе о моей семье. Так вот: у меня три брата и одна сестра. Ну, сестер было две, одну мы потеряли.
— О. — Она откинулась назад, его тон был очень странным.
Когда он заговорил, его глухой голос заставил ее задрожать:
— Одно из моих ранних воспоминаний о том, как мою сестру Джойс привезли домой из больницы младенцем. Мне хотелось увидеть ее, я подбежал к колыбельке, но отец оттолкнул меня, чтобы мои старшие брат и сестра смогли на нее посмотреть. Когда я отскочил к стене, отец взял моего брата на руки и поднял так, чтобы тот мог прикоснуться к сестренке. Я никогда не забуду его голос… — Акцент Бутча изменился, гласные звуки смягчились. — «Это твоя сестра, Тедди. Ты буишь ее любить, буишь заботиться о ней». Я подумал, а как же я? Я хотел любить ее и заботиться о ней. Я сказал, папа, я тоже хочу помочь. Он даже не взглянул на меня.
Марисса внезапно осознала, как крепко сжимает руку Бутча, почти ломает ему кости, но он этого даже не замечал. А она не могла ослабить хватку.
— После этого, — продолжил он, — я стал наблюдать за родителями, наблюдать, насколько по-разному они относятся к своим детям. Главное происходило в пятницу и субботу. Мой отец любил выпить, и я был единственным, на кого он набрасывался, когда ему хотелось кого-нибудь поколотить.
Когда Марисса ахнула, Бутч безучастно покачал головой.
— Нет, все нормально. Это было даже хорошо. Теперь я могу отражать удары, и все благодаря ему. Поверь, это умение мне по жизни очень пригодилось. Так вот, было четвертое июля… Вот черт, мне было почти двенадцать тогда…
Он потер челюсть, покрытую щетиной.
— Да, четвертого июля, был семейный вечер у моего дяди на мысе. Мой брат стянул несколько бутылок пива из холодильника, он и его приятели спрятались за гаражом, стали их открывать. Я спрятался в кустах, потому что хотел, чтобы меня пригласили. Ты знаешь… Я надеялся, что мой брат…
Он прочистил горло.
— Когда их нашел мой отец, ребята бросились врассыпную, а брат чуть не выскочил из штанов. Отец только рассмеялся. Велел Тедди, сделать так, чтобы мать об этом никогда не узнала. Когда отец увидел меня, присевшего в кустах, он подошел, потащил меня за шиворот, и ударил наотмашь так сильно, что я харкал кровью.
Бутч мрачно улыбнулся, и она увидела неровный край его передних зубов.
— Он сказал мне, что это в наказание за то, что я шпион и доносчик. Я клялся, что просто смотрел, что я никому ничего не скажу. Он опять схватил меня и назвал извращенцем. Мой брат… Да, мой брат просто наблюдал за всем этим. И не сказал ни слова. И когда я с выбитыми зубами и разбитой губой проходил мимо матери, она только крепче прижала к себе мою младшую сестру Джойс и отвернулась.
Он медленно покачал головой.
— В доме я пошел в ванную и умылся, затем направился в комнату, в которой жил, я всегда херил на Бога, но тут я опустился на колени, сложил свои маленькие ручки вместе и начал молиться, как добрый католик. Я молил Бога о том, чтобы это была не моя семья. Пожалуйста, пусть это будет не моя семья. Пожалуйста, пусть будет любое другое место, куда я бы мог пойти…
Ей казалось, что он не понимал, что говорит в настоящем времени. И что он поднял руку и крепко сжал массивный золотой крест на шее, будто от него зависела его жизнь.
Его губы скривились в полуулыбке.
— Но Бог видимо знал, что я в него не очень-то верю, поэтому ничего не изменилось. Той осенью убили мою сестру Дженни.
Марисса вдохнула, а он указал куда-то позади себя.
— Эта тату на спине. Я считаю года, с тех пор как сестры не стало. Я был последним, кто видел ее в живых, прежде, чем она села в машину с этими парнями, которые просто… надругались на ней за нашей школой.
Она потянулась к нему.
— Бутч, мне так…
— Нет, дай мне договорить, окей? Все это дерьмо как поезд, который несется, и я не в силах его остановить.
Он отпустил крест и запустил руки в волосы.
— После того, как Дженни исчезла, и ее тело нашли, мой отец больше никогда не прикасался меня. Не подходил ко мне. Не смотрел на меня. Не разговаривал со мной. Какое-то время спустя у матери помутился рассудок, и ее поместили в психушку. Именно тогда я начал пить. Я беспризорничал. Принимал наркотики. Дрался. А семья просто влачила свое жалкое существование. Я никогда не понимал, почему с отцом произошли такие перемены. Я имею в виду… столько лет он меня бил, а потом… ничего.
— Я рада, что он перестал обижать тебя.
— Для меня не было никакой разницы. Постоянно ожидать удар ничем не легче, чем его получить. И я не знал почему… но выяснил потом. На мальчишнике моего старшего брата… мне было двадцать, тогда я переехал из Саути… э-э-э… из Южного Бостона сюда, потому что начал работать полицейским в Колдвелле. Но я все равно вернулся домой, чтобы поучаствовать в вечеринке. Мы были у одного парня, дом был полон стриптизерш. Мой отец накачивался пивом, а я делал кокаиновые дорожки и посасывал виски. Вечеринка подходила к концу, и я потерял контроль. Я вынюхал слишком много кокса… Господи, я так ужасно нажрался в ту ночь. И… отец… уже собирался домой, кто-то собирался его отвести, и вдруг я понял, что должен поговорить с этим сукиным сыном.
В конечном итоге я погнался за ним по улице, но он не обратил на меня внимания. Тогда, у всех на глазах, я схватил его. Я был в бешенстве. Я вывалил на него все дерьмо: что считал его самым паршивым отцом, что был удивлен, когда он перестал бить меня, ему же это так нравилось. Я заходил все дальше и дальше, пока мой старик наконец не посмотрел мне в лицо. Я просто застыл. Столько… ужаса было в его глазах. Он был напуган до усрачки. И тогда он сказал: «Да, я оставил тебя в пакое, только патамушта не мог пазволить тебе убить других маих дитей». Я был… Какого хрена? Он разрыдался и сказал, «Ты знал, што она была маей любимицей… да ты знал, и паэтому дал ей сесть в машину к тем ублюдкам. Ты сделал это, патамушта знал, што произойдет».
