«Я скучаю по Тору».
— Мы все скучаем.
Да, Джон не единственный страдал. Он должен помнить об этом.
— Итак, у меня для тебя кое-что есть. — Зи подошел к шкафу и открыл его. — Фьюри дал мне его вчера. Мы хотели сохранить его к твоему дню рождения, но к дьяволу все. Ты нуждаешься в нем сегодня вечером.
Зи вернулся к столу со старой, потрепанной книгой в руках. Он положил ее поверх груды бумаг, держа ладонь на лицевой стороне.
— С днем рождения, Джон.
Он поднял руку, и Джон посмотрел вниз.
Неожиданно его сердце пропустило удар.
Дрожащей рукой он потянулся и провел пальцами по потрепанной надписи: ДАРИУС, СЫН МАРКЛОНА.
Он аккуратно открыл обложку… Слова и символы были выписаны красивым почерком, они представляли отголоски прожитой давным-давно жизни. Его отец писал на Древнем языке.
Резко отдернув руку, Джон прикрыл ею свой рот, боясь, что не сдержится и расплачется.
Но когда он со стыдом поднял глаза, то обнаружил, что остался в одиночестве.
Зи, с присущим ему тактом, позволил Джону сохранить свою гордость.
И… подарил ему дневник его отца… немного радости вдобавок.
* * *
Сразу после Первой трапезы Вишес появился во внутреннем дворике Девы-Летописецы. Он был немного удивлен и рад тому, что получил разрешение, учитывая состояние дел.
Материализовавшись, он нахмурился и оглянулся на гору белого мрамора, колоннаду и вход на территорию Избранных. Что-то изменилось. Он не был уверен что, но что-то…
— Приветствую Вас, господин.
Он обернулся. Избранная стояла у двери, ведущей, как он всегда считал, в личные покои Девы-Летописецы. Она была одета в белую мантию, ее волосы были собраны, и в ней он узнал женщину, которая пришла проверить Кормию после официальной церемонии.
— Амалия, — сказал он.
Она казалось удивленной, что он запомнил ее имя.
— Ваша милость.
Так ее рекомендовала Кормия для должности Директрикс. Обоснованно. Женщина действительно казалась доброй.
— Я здесь, чтобы увидеться с Девой-Летописецей. — Хотя он полагал, что она и так знала об этом.
— При всем уважении, господин, сегодня она не принимает.
— Не принимает меня или вообще никого?
— Никого. Передать ей что-нибудь?
— Я вернусь завтра.
Избранная низко поклонилась.
— При всем уважении, господин, я думаю, что она не будет расположена.
— Почему?
— Я не спрашиваю почему. — В ее тоне прозвучала нотка неодобрения. Будто и он не должен задавать такие вопросы.
Вот черт. Что именно он хотел сказать?
— Можешь передать ей… что Вишес приходил, сказать…
Он не нашел нужных слов и глаза Избранной наполнились участием.
— Простите меня за смелость, но, возможно, мне следует передать, что приходил ее сын, чтобы поблагодарить ее за щедрый подарок и за ее жертву ради его счастья.
Сын.
Нет, он не мог зайти так далеко. Даже, несмотря на возвращение Джейн, этот ярлык казался лицемерным.
— Просто Вишес. Скажи ей, что приходил Вишес, чтобы сказать спасибо.
Избранная снова поклонилась, ее лицо опечалилось.
— Как пожелаете.
Он смотрел, как женщина отвернулась и исчезла за небольшой богато окрашенной дверью.
Подождите минуту. Она сказала жертва? Какая жертва?
Он снова огляделся вокруг, сосредоточив внимание на фонтане. Внезапно шум воды показался ему странным. Когда он приходил раньше…
Ви медленно повернул голову.
Белое дерево с белыми цветами пустовало. Все певчие птицы исчезли.
Вот чего не хватало. Птиц Девы-Летописецы больше не было, ветви дерева опустели без яркости их цветов, неподвижный воздух лишился их веселого щебета.
В относительной тишине, на него нахлынуло одиночество, гулкий шум падающей воды подчеркивал пустоту.
О, Боже. А вот и жертва, не так ли.
Она отказалась от своей привязанности ради его любви.
* * *
В своих личных покоях Дева-Летописеца узнала, когда ушел Ви. Она почувствовала, что его тело вернулось во внешний мир.
Избранная Амалия тихо подошла.
— Не сочтите за оскорбление, я хотела бы доложить.
— Нет необходимости. Я знаю, что он сказал. Сейчас оставь меня, вернись в святилище.
— Да, Ваше Высочество.
— Спасибо.
Дева-Летописеца подождала ухода Избранной, потом развернулась и оглядела белый простор своих покоев. Комнаты были достаточно большими, чтобы расхаживать по ним кругами. Так как она не спала и не ела, спальня и столовая представляли собой пространство для постоянных хождений.
Сейчас все было так безмолвно.
В беспокойстве она парила из комнаты в комнату. Она так часто подводила своего сына, и не могла винить его в отказе называться таковым. И все же, было больно.
И эта боль сливалась с другой.
С ужасом она посмотрела в дальний угол своих покоев, куда никогда не заходила. Как минимум, на протяжении двух веков.
С тяжелым сердцем она подошла к углу и велела открыться двери с двойным замком. С шипением печать была сломана, из-за различия во влажности помещений стал наплывать туман. Неужели, и правда прошло столько времени?
Дева-Летописеца ступила внутрь, не отрывая взгляда от затененной фигуры, парящей над полом в состоянии анабиоза.
Ее дочь, сестра-близнец Ви. Пэйн.
Дева-Летописеца давно решила, что лучше и безопасней для ее дочери покоиться в таком состоянии. Но сейчас ее одолела неуверенность. Решения, которые она принимала для своего сына, не привели к добру. Может, она ошиблась и насчет своего дитя противоположного пола.
Дева-Летописеца разглядывала лицо своей дочери. Пэйн с самого рождения отличалась от других женщин. Обладая воинским инстинктом своего отца и потребностью в сражениях, ей было не более по нраву сидеть вместе с Избранными, чем льву — в клетке с мышами.
Возможно, настало время освободить дочь, как она освободила своего сына. Лишь это будет справедливо. Опека оказалась сомнительной добродетелью.
Тем не менее, она не желала отпускать ее. Тем более безосновательно ожидать, что ее дочь проявит к ней больше любви, чем сын. Итак, она потеряет их обоих.
Ее одолели тяжкие мысли, инстинктивно захотелось выйти во двор, в поисках утешения птиц. Но там ее не ждет поддержка и веселый успокаивающий щебет.
