Но нет, это был не ребенок. Она слышала вздох. И звук был явно не призрачным, а очень даже реальным.
Она молча зашла за угол.
На траве сидела Лейла, прижав колени к груди и обняв себя руками. Ее голова была опущена, плечи дрожали, волосы и одежда были мокрые.
— Сестра моя, — прошептала Кормия. — Как ты?
Лейла подняла голову, быстрым движением вытерла щеки, пока на них не осталось ни слезинки.
— Уходи. Пожалуйста.
Кормия подошла и опустилась перед ней на колени.
— Расскажи мне. Что случилось?
— Ничего такого, о чем тебе надо…
— Лейла, поговори со мной. — Она хотела протянуть руку и коснуться сестры, но это было непозволительно, и она не хотела расстраивать Лейлу еще больше. Вместо этого, она нежно сказала:
— Сестра моя, я успокою тебя. Пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста.
Светлая головка Избранной закачалась взад-вперед, шиньон растрепался.
— У меня не получилось.
— Что не получилось?
— Не… получилось. В эту ночь я не смогла ублажить. Меня отвергли.
— Отвергли?
— Мужчина, которому я помогала при превращении. Он был готов к соединению, и я прикоснулась к нему, а его возбуждение исчезло.
Дыхание Лейлы перешло в рыдание.
— И я… я должна была сообщить об этом королю, о том, что произошло, как того требует традиция. Я должна была сделать это до того, как ушла, но я была в таком ужасе. Как я скажу об этом Его Величеству? И Директрикс?
Ее голова упала, как будто силы оставили ее.
— Великие обучали меня, как ублажать. И я подвела всех нас.
Кормия рискнула и положила свою руку на плечо Лейлы, думая о том, что так было всегда. Бремя ответственности за всех Избранных падало на плечи каждой женщины, когда она выполняла свой долг перед расой. Это был не личный позор, а тяжкий груз грандиозного поражения.
— Сестра моя…
— Я должна пройти осуждение после того, как поговорю с королем и Директрикс.
О, нет… осуждение состояло из семи циклов без еды, света и контактов с другими людьми, и было предназначено для искупления нарушений самого высокого порядка. Самое худшее из всего этого, как слышала Кормия, было отсутствие освещения — ведь каждая Избранная жаждала света.
— Сестра, ты уверена, что он не захотел тебя?
— Мужские тела не лгут. Милостивая Дева… Может быть, это к лучшему. Возможно, я бы не смогла его ублажить.
Бледно-зеленые глаза закрылись.
— Хорошо, что не я была твоим учителем. Я обучена лишь теории, не практике, и поэтому, возможно, я не смогла бы передать тебе нужных знаний.
— Я бы предпочла, чтобы меня обучала ты.
— Тогда ты неразумна. — Лицо Избранной резко постарело. Стало древним. — А я усвоила свой урок. Меня нужно изгнать из рядов Эроса, так как я неспособна исполнять плотские традиции.
Кормию беспокоили мертвые тени в глазах Лейлы.
— Возможно, это была его вина?
— Вопрос не в том, его ли это вина. Он был недоволен мной. Мое бремя, не его. Она вытерла слезы. Скажу тебе, нет большей неудачи, чем неудача сексуальная. Ничто не ранит так глубоко, как отказ от твоего обнаженного тела и инстинкта соединения от человека, которому ты хотела бы отдаться… когда сторонятся твоего тела — вот худший отказ. Так что я должна оставить Эрос, и не только ради их прекрасной традиции, но и ради себя самой. Я не смогу пройти через это снова. Никогда. А теперь уходи, и ничего не говори. Я должна собраться с мыслями.
Кормия хотела остаться, но спорить сейчас ей казалось неправильным. Она поднялась и сняла накидку, обернув ею плечи своей сестры.
Лейла подняла на нее удивленный взгляд.
— Воистину, мне не холодно.
Произнесла она, еще больше закутавшись в ткань.
— До встречи, сестра моя.
Кормия отвернулась и пошла к озеру размышления.
Она подняла глаза в молочное небо. Ей хотелось кричать.
* * *
Вишес скатился с Джейн и устроился так, что теперь она уткнулась ему в грудь. Ему нравилось, когда она тесно прижималась к нему с левой стороны, чтобы боевая рука была наготове убить за нее. Лежа здесь и сейчас, никогда еще он не был так собран, а жизненные цели — столь ясными: его главными приоритетами стали ее жизнь, здоровье и безопасность, и та сила, которой он обладал, чтобы выполнить цели, делала его целостным.
Он был собой благодаря ей.
За то короткое время, что они знали друг друга, Джейн ворвалась в ту секретную комнату в его груди, убрав с дороги Бутча, и расположившись там как дома. И он почувствовал, что это правильно. Чувствовал, что так и должно быть.
Она что-то пробормотала во сне и еще крепче прижалась к нему. Погладив ее по спине, он поймал себя на мысли, что, без всякой на то причины, вспоминает свой первый бой, противостояние, вскоре за которым последовал первый в его жизни секс.
В военном лагере, мужчинам, недавно прошедшим превращение, определялось ограниченное количество времени, чтобы те могли набраться сил. И все же, когда отец встал перед ним и объявил, что он должен драться, Вишес был удивлен. Ему нужен был хотя бы день для того, чтобы восстановиться.
Бладлеттер улыбнулся, показав клыки, которые никогда не убирал.
— И ты будешь драться в паре с Гродтом.
Солдат, у которого Ви украл оленью ногу. Груда жира, чья доблесть была в молоте.
Он был неимоверно истощен, на ногах его держала лишь его гордость. Ви направился к бойцовскому рингу, что находился за спальными местами солдат. Ринг был неровным круглым провалом в полу пещеры, как будто на этом месте великан в расстройстве вогнал в землю свой кулак. В этой глубокой, по самую грудь, яме, стены и дно которой потемнели от крови, воину предписывалось драться, пока он мог устоять на ногах. Запрещенных приемов не существовало, и единственное правило относилось к проигравшему и к тому, что он должен был предъявить как плату за свой проигрыш в бою.
Вишес знал, что не был готов к бою. Дева-Летописица, он едва смог спуститься на ринг без падения. Но это и была главная цель, не так ли? Его отец разработал идеально хитрый план. Ви мог выиграть этот бой лишь одним способом, и если он использует свою руку, то весь лагерь увидит то, что до этого было лишь слухом, и изгонит его навсегда. А если он проиграет? Тогда он не будет представлять никакой угрозы для власти своего отца. Так или иначе, превосходство Бладлеттера останется нетронутым, и зрелость его сына ему не угрожала.
Когда жирный солдат вскочил с громким криком и размахнулся молотом, Бладлеттер замаячил возле края ринга
