— Вкуснотища, ребятки! Давайте поедим, а после расскажете о Ким-Кигане.
2
— Да шо там рассказывать? — пробормотал Ник, не отрывая взгляда от дымящейся мисочки, которую передал ему отец. — Это даже дети малые знают.
Он хлебнул с ложки, обжегся, часто подышал приоткрытым ртом и торопливо проглотил. Щеки его смешно округлились, глаза заблестели, и весь он вдруг напомнил довольного Хамийе, когда тот получал свою порцию еды.
Старший, Жак, аккуратно дул на ложку и озабоченно рассматривал содержимое миски.
— Не обожгись смотри, — усмехнулся отец и протянул мисочку с дымящимся супом Мэши. — А это тебе, — добавил он.
Самому ему миски не хватило — с собой взяли только три посудины.
— Я подожду, пока кто-то из вас поест, — пояснил он и отломил кусочек лепешки, поджаренной на маленькой сковородочке.
— Вон, Ник щас все слопает. Он до жратвы охочий, — пояснил Жак.
Ник в ответ только затряс головой, рот же его был занят.
Мэши, глядя на братьев и помешивая ложечкой похлебку, подумала, что на самом деле эти мальчишки смешные до невозможности. Чего стоит только одна привычка Ника морщить нос и ударять себя ладонью по лбу. Он так делал, когда хотел показать, что его собеседник глуп и ничегошеньки не смыслит. Сам Ник был невысокий, худущий. Локти и коленки торчали в разные стороны, точно суставы у членога. Да и Жак был не толще. Но в лице Жака сквозила некая сосредоточенность и серьезность. Он, судя по всему, был мозговым центром у этой парочки.
— Ты старший, да? — спросила его Мэши.
— Куда там — старший! — бойко затараторил Ник. — Он на два временных шага тока старше. Мамка сначала его родила, после меня. А в животе-то мы вместе сидели, так мамка рассказывала. Из двойни мы, вот.
— Но все равно в семье меня считают старшим, — пояснил Жак.
— Это ничего не значит, — буркнул Ник и выставил вперед растопыренную пятерню. Еще один жест, значение которого Мэши не понимала.
— А сколько вам Буймишей? — снова спросила она.
— Семь, — тут же отозвался Ник.
— Не болтай, — оборвал его Жак, и в глазах его мелькнуло презрение к лишней говорливости брата.
— Разве это секрет? Мне вот шестнадцать Буймишей. Отцу — сорок пять.
— А куда вы идете? — настала очередь Ника спрашивать.
И сделал он это спокойно, равнодушно, не поднимая глаз от дымящейся похлебки. Как будто между прочим. Так, спросило ерунде.
Но Мэши не повелась на это его спокойствие. Хотела уже отговориться, сказать, что идут по важному делу и нечего спрашивать. Но тут вмешался отец.
— А давайте меньше говорить и больше есть. Какая разница — кто сколько прожил? Завтра найдем яйцо и отпустим вас на все четыре стороны. Надеюсь, что с братцем старшим вы встретитесь. Или ему тоже не больше семи? Вас сколько было в животе у матери?
И тут Мэши засмеялась. Мысль о том, что вот таких бойких черноглазых и наглых мальчишек может быть больше двух, показалась ей невероятно забавной.
— Земля не выдержит больше двух таких, как Ник, — сквозь смех пояснила она.
— Шо ты хохочешь? — насупился Ник. — Люку восемнадцать. Он летает с двенадцати, он охотник, приносящий добычу. Он убьет вас, как только встретит.
— Вурноги не убили, — сказал отец, — и Люк ваш не убьет.
— А как ты убил Вурногов? — вдруг поднял глаза Жак. — Те двое, что шли за нами, были очень опасны. Вурноги всегда попадают в цель с небольшого расстояния.
— Почему же в нас не попали сегодня на поляне? — совершенно серьезно осведомился отец.
— Потому что далеко было для прицела. Ты же видел.
— Ну, а мой самострел стреляет и на такие расстояния. Я прицелился и попал. А стрелы мои несут смерть. Знаешь какую?
— Яд, — коротко сказал Жак и понимающе кивнул.
Да, Мэши знала, что защитники Городов смазывали свои стрелы ядом. Даже если враг просто оцарапан — смерть неизбежна. Сначала паралич и лихорадка, после, спустя несколько часов, — смерть. Но враг будет неопасен сразу после попадания яда в кровь. Средство это начинает действовать мгновенно.
— Ну, вы не дураки, видать! — Ник деловито вытер миску куском лепешки, сжевал этот кусок, причмокивая и облизывая губы, после протянул миску отцу и спросил: — Где помыть?
— Я сам. У меня есть вода.
— А пусть Мэши моет. Разве у вас не женщины занимаются посудой?
— У нас нет. У нас посуду каждый моет после себя сам. Но сегодня этим займусь я, потому что темно и опасно, и в такой темноте опасно идти за водой. Так что миску я аккуратно помою сам, давай сюда.
Мэши оглянулась на блестевшую внизу реку, вспомнила рыбу бенуму и поежилась.
На ночлег они расположились наверху склона, на рыхлых камнях, которых в этих местах было достаточно. Отец специально натаскал больших, тяжелых валунов, поставил их друг около друга и развел костер внутри получившегося круга. Покидал в огонь резко пахнущей смолы, которую снял с деревьев, и пояснил, что этот запах отпугнет от них опасную живность.
Не то чтобы Мэши совсем уже чувствовала себя в безопасности, но, глядя на неунывающие и бойкие лица братьев, немного успокоилась. Ей почему-то думалось, что эти двое хорошо знают здешние места, и, если они не боятся, значит, не так все плохо и опасно.
В верхушках деревьев лениво шумел ветер, иногда похрустывая сухими ветками, а на земле он перекатывал траву волнами. Издалека доносился грустный рев номусов и еле слышно пахло их навозом. Путоки и цетахи умолкли, но зато резко и безостановочно щелкали в траве жуки-икени. Один такой икень, размером чуть ли не с ладонь Мэши, заполз было на скалу и глупо выставил коричневые усищи в сторону огня, но Лек-Ши тут же прогнал его. Просто взял пальцами и скинул вниз.
Икень успел брызнуть своими чернилами, но что леке его едкие чернила? Вытер как следует пальцы о траву, свистнул и повернул голову с вытаращенными глазами к отцу: мол, все хорошо, хозяин, все спокойно.
— С таким охранником мы не пропадем, — кивнул ему отец.
— Хорошая штуковина, — тут же согласился Ник.
— Но вы не сможете вырастить из яйца дракона, — вдруг сказал Жак. — Вы и из своих леков не можете вырастить взрослых роботов. Зачем же вам тогда яйцо?
Отец посмотрел на него серьезно, задумчиво, приподнял одну бровь и ничего не сказал. Плеснул в мисочку супа и спросил:
— Так что там с вашим Ким-Киганом? Он прилетел к вам на драконе, да?
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Догадываюсь. Рассказывайте.
И Жак заговорил. Голос его стал более звонким и более напевным, а глаза — совсем черными, как спины у этих самых жуков-икеней.
