Почему-то шум раздражал больше всего.
– Эй, ребята, – простонала я, не открывая глаз, – вы не могли бы делать это потише?
Ребята, как и все маргиналы, действующие толпой, в ответ взвыли еще громче. А потом еще и начали слаженно прыгать, сотрясая мою… мое…
А вот кстати, на чем я лежу? И почему – я приоткрыла один глаз, обычно это бывает левый – вокруг так темно? И где…
– Ника?!
– Мамсик, ты проснулась! – радостно прошептал родной голосок. – Я так боялась!
– Чего, солнышко?
– Что ты… – судорожный всхлип, – что ты умрешь.
– С какого это перепугу мне умирать?
– Я давно уже проснулась, у меня очень голова болела и пить хотелось. Но вокруг темно, гудит так страшно, и тебя нет… – двойной всхлип из арсенала с трудом сдерживаемого плача. – Я тебя позвала раз, другой, а ты не отзываешься! И не видно ничего! И я подумала, что я одна! Потому что я тебя совсем не чувствовала, ну вот совсем! – Плач все-таки прорвался.
Глаза уже привыкли к мраку, и он по-соседски слегка расступился. Но только слегка, поскольку свету проникнуть в наше пристанище, вернее – прилежище, было неоткуда. Больше всего это крохотное помещение напоминало огурец. Или кабачок. И вовсе не формой, стены-то как раз были ровные, не выгнутые. Просто сразу вспоминалась загадка: «Без окон, без дверей полна горница людей».
Вот и в этой горнице ни окон, ни дверей я не видела. Хотя насчет дверей могу ошибаться, как-то мы сюда попали, верно?
Но людьми она, горница, была буквально переполнена. Ну и что, что людей было двое – я и Ника – переполниться можно и одним, все зависит от размера помещения.
А они, размеры, благоговейного трепета не внушали. И эхо в коробке, куда нас засунули, не гуляло под теряющимися наверху сводами.
Потому что эти самые своды нависали буквально в метре над нашими головами. А мы с дочкой валялись на полу, как два мешка с картошкой.
Правда, пол был чистым, но от этого уютнее и мягче не стал. Особенно если учесть, что вся коробчонка гудела и сотрясалась.
Ника, съежившись в компактный комочек и прижавшись к моему боку, тихонько всхлипывала, вспоминая пережитый ужас.
Я попробовала перевести себя хотя бы в полугоризонтальное положение, то есть сесть, но при первой же попытке тошнота возбужденно подкатила к горлу, предвкушая победу. Нет уж, голубушка, как-нибудь обойдемся без тебя, нам с дочкой здесь и так не очень комфортно, а если уж ты присоединишься, станет совсем не комильфо.
Ч-черт, но почему так болит в области сердца? Словно меня туда лошадь лягнула.
Ладно, будем действовать лежа. Благо, размеры огурца позволяют.
Я обняла сидевшую рядом дочку и прижала к себе, нежно поглаживая кудряшки:
– Ну что ты, лапа моя родная, что ты! Запомни – что бы ни случилось в нашей с тобой жизни, даже если нас вдруг попытаются разлучить, я всегда буду рядом. Найду тебя, где бы ты ни была.
– Всегда-всегда? – тихонько просопела Ника мне в ухо.
– Насчет всегда-всегда ты сама не захочешь.
– Почему это?
– Ну представь – ты выросла красивой-прекрасивой девушкой, познакомилась со своим принцем, у вас романтическое свидание на берегу моря, и тут вы замечаете, что в ближайшем рододендроне один из цветов слишком, гм, крупный. Присмотрелись – а это мама в засаде обосновалась, бдит, чтобы любимую дочу никто не обидел.
– Что мама делает? – хихикнула Ника.
– Бдит. Следит то есть.
– А-а-а, а то я подумала…
– Знаю я, что ты подумала! – возмущенно проворчала я. – Твоя мама, между прочим, никогда в присутствии наследников престола этого не делала!
– А в присутствии остальных, которые не наследники, значит, бывало? – еще больше развеселилась дочка. Вот и славно, вот и хорошо, слезы уже почти высохли.
– Да за кого ты меня принимаешь!
– За самого лучшего в мире мамсика, – окончательный вердикт был припечатан теплым поцелуем в щеку. – Ты только не умирай, ладно? Я без тебя жить не умею.
– Я постараюсь, – в носу вдруг защекотало – это готовились к работе слезные железы. – И вообще, что это за разговорчики по поводу моей безвременной кончины, а? Я никуда не тороплюсь, мне и на этом свете хорошо.
– Это все тот дядька, – Ника закопошилась у меня на груди, устраиваясь поудобнее, – это он сказал.
– Какой еще дядька?
– Ну я же недорассказала тебе! В общем, я начала тебя звать, немножко поплакала, и тут ты застонала! И совсем рядом, надо было просто руки протянуть, а не носом хлюпать! Я обрадовалась, трясу тебя, трясу, а ты не отзываешься, только стонешь. Потом захрипела, так страшно! Тебе словно что-то не давало вздохнуть. Я старалась, честно, очень старалась помочь тебе дышать, но у меня плохо получалось, у тебя внутри словно слизь какая-то разбухать начала. И очень быстро, я не успевала ее чистить! В общем, я перепугалась и как заору! И почти сразу открылась дверь, она вон там, – кивок в сторону ничем не отличающейся от остальных стены, – и сюда заглянул какой-то дядька. Здоровый такой, белесый. Он посмотрел на тебя, злобно прошипел что-то, кажется, на немецком, я точно не знаю, потом позвал какого-то Стивена. И с ним, Стивеном, разговаривал на английском.
– Стивен, говоришь? – задумчиво проговорила я. – А как он выглядит, этот Стивен?
– Тощенький такой, невысокий, в очках. Мамс, ты не перебивай, я все сама расскажу. Так вот, прибежал этот невысоклик, выругался, быстренько убежал обратно и почти сразу вернулся с чемоданчиком в руках. Мамочка, – Ника вдруг вжалась лицом в мою шею и всхлипнула, – он колол тебя прямо в сердце!
– Чего-о-о-о?! – Так вот какая лошадь меня лягнула!
– В сердце! И ругался на этого типа, так ругался! Что-то насчет той гадости, которую нам в лицо брызнули. Вроде слишком сильнодействующее средство, на женщинах и детях применять нельзя, и теперь у матери – это у тебя, мамсик – проблемы с сердцем и дыханием! Белесый на меня показал и говорит – а девчонка-то в порядке, вон проснулась уже, скандалит. А этот Стивен буркнул, что девчонка, то есть я, она другая. Мамсик. А что он имел в виду? Что значит – другая? Я что, не человек, что ли? Инопланетянка?
– Уверяю тебя, солнышко, ты – человек, – я поцеловала ребеныша в висок. – Самый мой лучший человечек! А что касается слов этого типа – ты же сама знаешь, родная, что действительно отличаешься от большинства. Но ты не одна такая, вас на Земле все больше. Считается, что вы – новый вид человеческой расы.
– Дети-индиго, – прошептала Ника. – Я читала в Интернете. Но пока никого, похожего на меня, не встречала.
– Потому что мы с папой не стали отдавать тебя в научный центр, где изучается этот феномен. Не хотели, чтобы ты стала подопытным кроликом для спецслужб, ты и так практически с самого рождения и даже до него привлекала нездоровый интерес всяких уродов.
