В этом состоянии он спустился в метро, посмотрел на рельсы, на подходящий состав и его осенило! Рельсы – двойная линия ДНК, соединенная шпалами химических связей, а поезд – та самая машинка, которая режет молекулу пополам. Допустим, резак стоит не в кабине машиниста, а в первом вагоне. Тогда, подъезжая к тупику, поезд не сможет «разрезать шпалы» до самого конца – паровоз помешает! Молекулы ДНК своим хвостом крепятся к «тупику» – клеточной оболочке. И крепятся как раз теломерами – бессмысленными участками ДНК, не несущими никакой информационной нагрузки (как хвост магнитной ленты в катушечном магнитофоне, который нужен только для закрепления в катушке, а до магнитной головки не дотягивается и никакой записи не несет).
Значит, до конца молекула ДНК не режется и, стало быть, не копируется. Каждый раз она копируется во все более укороченном варианте, становясь все более и более ущербной. Пока ущерб касается информационного мусора, специально для этого находящегося на конце молекулы, ничего страшного не происходит. Но как только начинают страдать информационно значимые куски «текста», происходит жизненная катастрофа.
Вот в чем причина старения и умирания!
Оловников был так возбужден, что прибыв домой, тут же написал об этом статью, которая была опубликована в 1971 году в «Докладах Академии наук» и в американском журнале «Theoretical Biology».
У внимательного читателя может возникнуть вопрос: а откуда берется самая первая – молодая клетка, от которой начинается отсчет пятидесяти делений? Она образуется от слияния двух половых клеток. Половые клетки, раковые клетки и стволовые клетки – бессмертные. Почему? Отчего в них не укорачиваются ДНК при делении? А оттого, что там существуют специальные молекулярные машинки, которые достраивают теломеры – «пустые» концы ДНК. Машинки эти Оловников назвал теломеразами. И настоятельно рекомендовал науке их открыть.
Оловников бегал кругами и просил всех проверить его теорию. Но над ним только посмеивались. «Ведь в Америке проверят!» – грозил Оловников. Так и случилось. Проверили там, и нобелевка уплыла туда. Впрочем, мы по широте душевной потеряли не одну нобелевку…
– Вот Ванин, работающий в соседнем корпусе, – продолжает копаться в истории этих стен и старых обидах Мамаев. – Он открыл радикалы NO. С одной стороны это типичный радикал, с другой – медиатор. Нитропрепараты вам известны?
– Да, от сердца их принимают.
– Точно. А их действие на организм объяснил именно он. Он сделал более семидесяти работ в этом направлении. Потом это подхватили испанцы. И уж затем американцы. После чего американцы получили за это Нобелевскую премию, а испанцы и Ванин нет. Испанцы возмущались: за что дали американцам, которые были в этом деле последними, когда уже все было ясно и сформулировано до них? А у нас никто даже не возмутился… А знаете, почему Оловников не получил нобелевку за открытие предсказанной им теломеразы? Потому что ее решили дать троим американцам, экспериментально подтвердившим его теоретические выводы, а по нобелевским правилам премию могут разделить только трое ученых. Оловников был четвертым лишним.
Думаю, американцы так часто получают Нобелевские премии исключительно из-за собственного пиара. Если спросить простого человека, кто открыл антиоксиданты, он скажет: американцы. А на самом деле у нас антиоксидантами занималась еще Бурлакова в те далекие времена, когда Семенов заведовал кафедрой химической кинетики на химфаке. У него работал Эмануэль, а дипломницей была Бурлакова.
(Да-да, читатель! Это та самая Бурлакова, о которой упоминал биофизик Зенин в первой части книги и которая занимается влиянием сверхмалых доз на организм. Мир науки тесен.)
– Ее Фросей не дразнили? – спросил я, вспомнив черно-белый советский фильм.
– Да, так ее в кулуарах и называли. Тем более, что она всегда любила правду-матку резать. Так вот, у нее были знакомые на кафедре биофизики. А завкафедрой биофизики – Тарусов – под влиянием работ Семенова предположил, что радиационные поражения клеткам наносятся семеновскими цепными реакциями. Аккурат тогда, в 1956 году Семенов получил свою Нобелевскую премию, все это было на слуху – атомная бомба, радиация, цепные реакции – все этим увлеченно занимались, и Тарусов, как я уже сказал, пытался объяснить радиационные поражения цепными реакциями. Это же чистая биофизика – повреждения, наносимые физическим фактором биологическому объекту. А юная Леночка Бурлакова тогда делала дипломную работу и тоже смотрела в ту сторону – думала, как все это можно смоделировать или на это повлиять. Пошла серия работ, созвали конференцию, на которой в 1957 году впервые была изложена точка зрения о свободно-радикальных процессах. После этого старые академики-биологи, которые редко когда могут воспринять что-то новое, возмутились: какие еще свободные радикалы и цепные реакции?!. Человек, по-вашему, атомная бомба что ли? Почему он не взрывается, если там идут цепные реакции?.. И на следующий год они собрали антиконференцию, в которой собрали доклады, которые доказывали, что все это – мура и лженаука. И что никаких свободных радикалов нет и быть не может, поскольку это все высокоэнергетические реакции, которые присущи физике, а не биологии. И никакой связи между физикой и биологией нету и быть не может.
– Был бы жив товарищ Сталин, этих свободных радикалистов и прочих оппортунистов, продвигающих лженауку, отвлекающую пролетариат от классовой борьбы, закатали бы на Колыму, – необычайно остроумно пошутил я. – А так просто дискуссия разгорелась.
– Да, разгорелась дискуссия о том, почему люди не взрываются, если там цепные реакции и свободные радикалы. На что юная поросль, включая Бурлакову, ответила: а потому и не взрываемся, что есть антиоксиданты, которые все это постоянно гасят. Перепалка длилась долго, в результате на это обратили внимание, стали изучать роль радикалов и антиоксидантов в канцерогенезе. А уж потом обратили внимание и на то, что мыши с вводимыми антиоксидантами живут больше. Ага, сказал Эмануэль, да это еще и старение замедляет! Отсюда и вытекла геронтология. Из цепных реакций, атомных дел, радиации с ее повреждающим действием… Исходная посылка была такой: свободно-радикальные процессы приводят к раку, старению и лучевой болезни.
– А я читал, что свободно-радикальная теория старения сама уже устарела!
– Как может устареть экспериментальный факт? – возмутился Мамаев. – Мыши, которым антиоксидантами давят свободные радикалы, живут дольше. Свободные радикалы нас старят, то есть разрушают – это факт.
Я побарабанил пальцами по парте.
– Хм. Тогда я переформулирую вопрос. Помимо этой, вами любимой свободно-радикальной теории старения, появились и другие – ничуть не хуже. Оказалось, что старение – настолько комплексный процесс, что просто руки опускаются. За одно ухватишься, другое поползло. Одно исправил, второе ухудшил. От одного спасся, а второе тебя убило. Мне знакомый молодой биофизик рассказывал, что увлекшись одной теорией старения и уверовав в нее, он какое-то время жил надеждой: причина найдена – сюда надо работать! А потом сталкивался с другой теорией и верил уже только ей. А потом понял: они все верны – природа тащит человека в могилу за тысячу веревок. Сколько вообще существует теорий старения?
