У Жоры было весело. Сплетни, анекдоты, жизнь богемы – интересно. Его друзья: композиторы-песенники, эстрадные авторы, артисты, музыканты умели и любили шутить, многое знали, многое видели. С интеллектуальной точки зрения эту компанию было не сравнить с людьми, собиравшимися в катране. Хотя вся эта так называемая творческая интеллигенция была на самом деле сборищем конформистов, проститутками, продававшимися советской власти. Мне это было противно, потому что я сам совсем не такой, но любопытно. Я вообще люблю познавать жизнь, а как можно познавать жизнь, если не через людей?
Игра у Жоры шла на совершеннейшие копейки, ничего нельзя было существенного ни выиграть, ни проиграть. Если с Шуриком мы играли по пять рублей, то у Жоры играли по десять копеек. Разница в пятьсот раз. И уровень игры тоже соответствовал, в Жориной компании в игре никто ничего не понимал. Я туда ходил, просто чтобы приятно провести время. И у Жоры я скорее проигрывал, потому что смешной коэффициент – пять рублей выиграл, пять проиграл, какая разница. Но я развлекался, получал удовольствие. Через Жору и его связи я всюду ходил – в любой театр на премьеры, за кулисы, на концерты, на показы в Дом кино.
Я думал, что он меня любит, но выяснилось, что он всю жизнь мне завидовал и сделал все, чтобы разрушить мою семью. Главная мразь, создавшая всю эту ситуацию, и осознанно, – это Жора. Когда мы познакомились, Лера меня знала как Володю и имела представление обо мне приблизительно такое же, как я о жизни на обратной стороне Луны. Все, что она обо мне якобы знала, на самом деле не имело ко мне никакого отношения, все это были сказки, которые я рассказывал. Володя, этого ей было достаточно. Я имел глупость привести ее к Жоре один раз. Просто выпить, пришли и ушли. Но Лера каким-то образом, за моей спиной – может, пока я был в туалете, – умудрилась взять у Жоры его телефон. Жора, он, конечно, артист, всю жизнь провел на эстраде, поэтому все случайные ошибки на самом деле были не ошибками, а вполне осознанной игрой. За те полчаса, что мы у него были, он меня раз десять назвал по имени. Лера делала вид, что не понимает, не обращает на это внимания. Но выяснилось, что она сразу обо всем догадалась. После этого она узнала у Жоры телефон моей матери, до того момента у нее не было никаких моих телефонов, только я ей звонил. Лера в свои двадцать три года вроде бы ребенок, и при этом очень способный человек, не двухмерный человек, это тоже была моя ошибка – я ее воспринимал как двухмерную. Она все запомнила, все намеки, все случайные имена из тех сказок, что я ей рассказывал, и сумела все сложить правильно один к одному. Из моего вранья она интуитивно вычленила крупицы правды о моей жизни, и у нее сложилась вполне адекватная картина. Это напоминало беседу следователя с глупым подследственным, который считает, что он намного умнее следователя. Следователь из себя строит дурачка, а на самом деле все запоминает и соединяет: имена, фамилии, даты. Она позвонила матери и сказала, что она Лейла из Ташкента, приехала сейчас в Москву и хочет меня увидеть, а телефон этот я сам ей дал. Мама слышала от меня про Лейлу, знает, что у меня действительно в Ташкенте есть такая знакомая, и дает мой домашний телефон. Эта мразь звонит домой – к телефону подошла Елизавета Львовна. Та просит меня к телефону: не Володю, разумеется, а Савелия. «Сева, тебя какая-то женщина». Я понимаю, что если звонит женщина по этому телефону, то значит, по работе, кто это еще может быть, кто может знать мой домашний телефон? Ни один человек в мире его не мог знать. Подхожу – Лера смеется: «Если через полчаса не будешь на Земляном Валу, то сейчас с тещей поговорю». Я ее даже послать не могу. Рядом стоит Елизавета Львовна, прислушивается. Я что-то мекаю, что сказать – не знаю.
– Можешь меня Лейла называть, – умная, все понимает.
– Да, Лейла, сейчас приду. Как хорошо, что ты прилетела.
А что мне делать? Она встречу назначила на Земляном Валу, то есть рядом с домом. Она приблизительно высчитала, где я живу. Потому что, когда я с ней возвращался на такси домой – ей дальше, на Шоссе Энтузиастов, – я делал так, чтобы проехать мимо дома, но рядом с подъездом никогда не останавливался. Я не говорил, что я здесь живу, врал, что я здесь в карты играю, но она догадалась. Выяснилось потом, что она и подъезд знала, потому что следила за мной… При встрече чуть не убил ее. Она посчитала, что я миллионер на уровне Ротшильда, и она, в свои двадцать три, должна выйти за меня замуж. А то, что я женат, что у меня семья, и вообще, что она для меня никто, – это ее не интересовало. И она стала меня шантажировать.
3
Было уже часов пять утра, а может быть, даже ближе к шести. Раздался звук открываемой двери. Вошел Сева. Увидев нас с Зервас, он смутился – не ожидал, что кто-то не спит в это время, пробормотал что-то про пулечку и сразу ушел в спальню. Мы с Галкой только переглянулись. Она уже вовсю клевала носом, и я сказала ей пойти лечь в гостиной на диване.
– А ты?
– Мне все равно к восьми на работу. Приму душ, приведу себя в порядок.
Она ушла. Я еще сидела у стола, когда вышел Сева. Он сел напротив, взял меня за руку.
– Ты – это мое все, ты – моя жизнь, – сказал он. – В общем, там все кончено. Не о чем больше говорить.
Я после бессонной ночи, выпитого кофе и всех выкуренных сигарет реагировать на его слова уже не могла, только кивнула.
– Я хочу привести квартиру в порядок. Здесь со времен Семена Григорьевича ремонта не было. Давай отремонтируем, купим новую мебель, выбросим всю эту рухлядь наконец на помойку. Деньги есть. Денег столько, что можно хоть три квартиры обставить.
На следующий день он потащил меня в мебельный, покупать новый кухонный гарнитур. Через несколько дней в доме был настоящий бедлам. Наняли бригаду ремонтников из ЖЭКа, они сразу же, никого не спросив, содрали со стен старые кухонные шкафы, освобождая место под новые, и тут выяснилось, что вначале надо менять трубы. Горячей воды у нас на кухне никогда не было, мне надоело мыть посуду зимой под ледяной водой или разогревать специально для этого воду в миске. Одновременно взялись менять и электрическую проводку, так как пробки выбивало у нас постоянно. По ходу было решено переклеить обои в комнатах, отциклевать паркетные полы по всей квартире и заменить старый линолеум на кухне и в коридоре. Так прошло недели две, а потом опять начались исчезновения, пропадания, вранье. Я понимала, что все продолжается.
Становилось все труднее заметать происходящее под ковер и изображать счастливую семью. Я похудела, и мне пришлось купить себе новую одежду, старая висела на мне мешком. Люди замечали и задавали мне вопросы. Узнавшая обо всем Софа во всем обвиняла меня, конечно.
– Это результат вашей жизни. Ты его вечно выгоняла, сколько раз он ко мне со слезами прибегал. Вот и доигралась. Что же ты сейчас его не гонишь? Что, боишься, что уйдет на самом деле? На какие же тогда шиши ты будешь шубы и кольца себе покупать?
– Да все на те же, что и раньше, на мамины.
Сева, бросив меня одну разбираться с ремонтом, уехал в Узбекистан, а может быть, ушел жить к ней, я не знала. Дочь я сама прогнала жить к Софе, так как в доме невозможно было находиться: развал, нет ни воды, ни электричества. Ремонтники, отвратительные, наглые, вечно пьяные мужики из ЖЭКа, с момента, как уехал Сева, перестали работать вообще. Они меня постоянно динамили, назначали время и не приходили, и я их напрасно ждала все утро, а потом мне надо было ехать в училище – мне не давали отпуск посреди учебного года. Каждое утро теперь начиналось с того, что я висела на телефоне и вызванивала в ЖЭКе монтеров. Как-то, после бесполезных телефонных переговоров, я поняла, что так ничего не добьюсь. Надела пальто и побежала в ЖЭК. Никого из своей бригады в конторе я не нашла, зато там ошивался Васька, наш местный сантехник, который всегда находился в разных степенях опьянения, но никогда трезвый. Вот и сейчас, в десять утра, он был поддатый, но на ногах держался, и в глазах горел огонь, он хотел добавить. А для этого надо было поработать. Я знала, что от Васьки одни неприятности, но выхода не было, какой бы он ни был пьяный, но воду подключить он, наверное, сможет, а то ни в туалет не сходить, ни просто чаю выпить. Сговорились. Пошли ко мне, переходим улицу, а его шатает из стороны в сторону.
