Зачитали еще раз обвинение – коммерческое посредничество в реализации художественной продукции группы грузинских художников.
– Есть ли вопросы? – задал риторический вопрос судья.
Как правило, никаких вопросов у публики советскому судье не бывает, но в Грузии все оказалось по-другому. Кто-то из задних рядов, не поднимаясь со стула, громким голосом начал спрашивать.
– А кто оплачивал эти их услуги? Государство в лице Худфонда? Тогда в чем, собственно, состав преступления? Это ведь обычная, принятая практика.
– Нет, нет, зарплата в Худфонде – это лишь незначительная часть тех денег, которые получали подсудимые за свои услуги. В основном это частные платежи из кармана художников, что по советскому законодательству является преступлением.
Вдруг объявили перерыв, Женя даже не разобрала – почему. В зале зашумели, Севу с Палкером увели.
– Посидите пока здесь, – Реваз поднялся со стула. – Я пойду проверю обстановку.
Он вернулся через несколько минут и сказал, что в комнату подсудимых к Севе можно пройти, охране заплатили деньги, и все собираются к нему туда. И ушел к другим художникам, им было что обсудить. Мери отправилась в туалет. Женя осталась одна. Она боялась идти к Севе в комнату, не решалась встать, пройти по коридору под взглядами всех присутствующих. Она понимала, что должна, что Сева ее ждет, но ноги не слушались. Сейчас, когда она точно знала, что Лера здесь, Женя боялась столкнуться с ней лицом к лицу на глазах у всех знакомых. Что говорить, как себя вести? «Зачем только Мери мне сказала?» – думала она. Теперь ей стало понятно, почему Реваз так настаивал на «нарядной» одежде – они сравнивали ее с Лерой, высокой, худющей, в шикарных валютных нарядах. Женя так и сидела. Тут кто-то сзади обхватил ее в медвежьи объятия. Она испуганно оглянулась, пытаясь высвободиться, и тут же узнала огромного, бритого налысо мужчину – это был Марат. Женя созванивалась с ним в Москве и знала, что он собирается приехать на суд, но в Тбилиси они еще не виделись.
– Прилетел сегодня утром, – сообщил он. – Из аэропорта прямо сюда поехал. Опоздал немного к началу.
– Марат, ты иди к нему, – попросила Женя. – Он сейчас в комнате ожидания на время перерыва, и мне сказали, что это потребует не меньше часа, а то и больше. К нему можно, охране заплатили.
– А ты что же?
– Я боюсь, что у меня там истерика начнется, все эти кандалы, наручники… Мои рыдания – это последнее, что Севе сейчас нужно.
– Какие кандалы? – нарочито бодро рассмеялся Марат. – Мы не в царской России, и он не декабрист.
– Все равно, сходи ты первый.
Женя нервно оглянулась по сторонам, Леры в зале не увидела. Ей было неудобно прямо сказать об этом Марату, но Женя хотела удостовериться, что, когда она зайдет в комнату к Севе, Леры там не будет. Марат как будто прочитал ее мысли.
– Кстати, сучка тут. Эта, как ее там, Лара или Леся. Чего ей надо-то здесь? Ты ее видела?
Женя отрицательно затрясла головой.
– Ну, иди уже, а то время кончится. – Она даже немного подтолкнула Марата в спину.
– А ты? Пойдем вместе!
– Я сейчас, ты иди пока. Я чуть позже.
Женя и до суда догадывалась, что Лера сейчас в Тбилиси. Она уже приезжала сюда и почему-то всегда одновременно с Женей. Реваз несколько раз разговаривал с кем-то по телефону сердитым шепотом по-русски и сразу замолкал, если на кухню, где стоял телефон, заходила Женя. Он что-то раздраженно говорил Мери по-грузински и уходил к себе, не глядя на Женю. Она понимала, что это как-то связано с ней и что ему неловко. Она пристала к Мери с расспросами, и та наконец нехотя рассказала, что звонит Лера, которая тоже сейчас в Тбилиси, и что Реваз не хочет иметь с ней никаких дел.
– А что ей надо? Зачем она ему звонит?
– Не знаю я. Он мне ничего толком не рассказывает. Сказал только, что она все хотела к нам прийти встретиться – с ним и с тобой. Реваз очень разозлился и не согласился. Но она помогает.
– Как помогает? Что она делает? Как она вообще помочь может?
Мери в ответ только пожала плечами и бросилась к плите, у нее вечно что-то жарилось, парилось и пеклось.
– Ой, ну ты посмотри, сгорело, – разохалась Мери, вынимая из духовки замечательно аппетитный хачапури с идеально запекшейся корочкой.
Женя, поняв, что больше не вытянет из нее ни слова, ушла к себе в комнату. А ведь Сева клялся, что у них все кончено, что с Лерой он порвал. Мысль о том, что Лера здесь, в этом здании, что они по очереди, за деньги, входят к Севе в комнату, была для нее невыносима.
Марат вернулся через десять минут.
– Все в порядке. Бяша нормальный, в хорошем настроении, смеется.
– А что, она там сейчас, у него в комнате?
– Нет, конечно, кто же ее пустит? Кто она такая? Никто. Иди, не бойся, все хорошо будет. Я в туалет пошел, мне там надо спрятать.
– Что спрятать?
– Да спирт я привез. Модест сказал, надо спрятать бутылку в бачок, он потом возьмет оттуда. При охране вот так спирт не передашь.
– Почему Модест? – рассеянно спросила Женя, собирая многочисленные кульки, судки с едой, которую она приготовила: все Севины любимые блюда, обернутые в несколько слоев газет и полотенец, чтобы сохранить тепло.
– Да потому что он мудак, Бяша твой. Модест как есть.
Как они встретились, что друг другу сказали – Женя потом долго силилась вспомнить, но все было как в тумане. Обнялись, неловко поцеловались, она сразу вынула еду. Что-то внушительно говорил адвокат, один за другим приходили художники, обнимали, пожимали Севе руку, рядом на стуле плакал Палкер, на которого никто не обращал внимания.
Когда заседание закончилось, их под конвоем увели. Женя в сопровождении Мери и Реваза вышла из здания суда. Она надеялась, что, может быть, увидит воронок, в котором Севу повезут обратно в тюрьму.
Реваз, уставший и голодный, хотел поскорее оказаться дома.
– Их вывозят со двора, – проговорил он, утягивая Женю за собой. – Мы здесь все равно ничего не увидим.
– Давай еще немного постоим, вдруг все-таки они здесь проедут?
Он, с досадой махнув рукой, пошел назад в здание суда. Вернувшись, негромко по-грузински обратился к Мери и кивнул в сторону Жени: мол, говори с ней сама, я умываю руки.
– Все, Женя, их уже увезли. Поехали, пожалуйста, домой, – мягко позвала Мери и обняла Женю за плечи.
2
На следующий день выступали свидетели. Первым вызвали Бурамидзе. Его выступление неоднократно прерывали свистом и возмущенными выкриками, он в ответ вступал в перепалку с залом, переходя на грузинский, судья колотил по столу своим деревянным молотком, призывая присутствующих к тишине – это был бедлам. Ничего подобного невозможно было себе представить в Москве. Дошла очередь и до Реваза. Мери умоляла его не волноваться, пыталась дать ему какие-то капли от сердца, он в раздражении отпихивал ее руку.
