«Нет, у него есть нечто большее, чем окровавленная перчатка, – думала взволнованная и заинтригованная баронесса Корф, расхаживая по комнате. – Что-то, о чем он пока не говорит… и не скажет, пока не сочтет, что настал подходящий момент. Речь у него хорошо образованного человека, он не только окончил университет, но и наверняка много читает… Интересно, кто его родители?»
А Дмитрий Владимирович Бутурлин тем временем взял извозчика и велел везти себя на Васильевский остров, где он собирался допросить еще одного свидетеля, которому, по его сведениям, было что рассказать о без вести пропавшей госпоже Киреевой.
Дом, в котором обитал Сергей Георгиевич Киреев, был цвета ужаса, лестница – узкая и грязная, со скользкими ступенями, а запахи, царившие тут, – под стать окраске и настроению здания. Воняло мочой, прокисшими щами, луком и помойкой жизни, оказавшимся на которой не светит решительно ничего хорошего. Киреев обитал в конуре под самой крышей, но на стук в дверь никто не отозвался. Бутурлин постучал громче – никакого ответа. С минуту следователь стоял под дверью, ощущая вполне понятную досаду того, кто потратил свое время, и, как выясняется, совершенно зря; но тут его слух уловил поспешные шаги довольно крупного человека, поднимающегося по ступеням. У Дмитрия Владимировича не было никаких оснований думать, что тот, кто карабкается по лестнице, обязательно должен быть каким-то образом связан с его появлением в доме цвета ужаса, но отчего-то следователь ни капли не сомневался, что дело обстоит именно так. Через минуту на площадке показалась рыхлая, почти не запыхавшаяся от подъема дама в темно-красном платье и подобии жакета. Поглядев ей в лицо, Бутурлин мысленно заменил слово «дама» на слово «баба» и решил на нем остановиться.
– Вы тот самый следователь, который спрашивал у дворника, как найти Сергея Георгиевича? – выпалила она.
– Да, я. А вы…
– Что такого он натворил? – спросила женщина с тревогой. – Вы задержать его хотите?
– Нет, мне только надо задать несколько вопросов о его мачехе. С ней случилось несчастье.
– Околела? Ну! – Собеседница Бутурлина вытаращила глаза и разинула рот, так что он окончательно убедился, что перед ним именно баба. – Бедный Сережа, он ведь от радости совсем теперь сопьется! Это ж она его выжила из дому, с родным отцом рассорила и на порог не пускала…
– Простите, сударыня, с кем имею честь? – начал Дмитрий Владимирович, испытывая одновременно неловкость и брезгливость, с которой он ничего не мог поделать.
Баба зыркнула на него, поняла, что не внушает ему даже тени симпатии, и обидчиво приосанилась.
– Кулаковская я, Надежда Осиповна, – пропыхтела она, глядя ему в лицо не без вызова. – Домовладелица и купца второй гильдии вдова. – Сочтя, очевидно, что с посетителя достаточно этих сведений, она повернулась к двери Киреева и стала дубасить по ней кулаком, тяжелым, как у мужчины. – Сергей Георгиевич, открой! Гости к тебе пришли!
Из-за двери послышалось какое-то бурчание, переходящее в нечто среднее между хрюканьем и зеванием. Петли заскрежетали, дверь приотворилась, из-за нее пахнуло перегаром.
– Надя, йа яво нне знаю, – объявило стоящее на пороге человекообразное существо в подштанниках и грязной рубашке, надетой на голое тело и криво застегнутой.
– Хороший человек, добрые вести тебе принес, – ответила домовладелица. – Мачеха твоя тю-тю.
– Куды? – совершенно нелогично спросил Киреев, зевая.
– Не куды, а преставилась. Совсем! Следователь тут тебя спросить хочет о чем-то, будь с ним повежливее…
Бутурлину приходилось слышать рассказы о том, как пьяный человек вдруг может протрезветь за доли секунды, но сам он раньше не наблюдал эту метаморфозу, так что имел основания в ней сомневаться. Однако, услышав о кончине Натальи Дмитриевны, ее пасынок именно что протрезвел. Глаза его, прежде мутные, прояснились и заблестели, и хотя он по-прежнему выдыхал нечто невообразимое, Дмитрий Владимирович понял, что с Киреевым можно иметь дело.
– Вот ведь, а? Кто ж ее так?
– Ну не ты же, – объявила Надежда Осиповна, поводя полными плечами. – Щас тебе господин следователь все и расскажет… Проходите, прошу вас!
Она оттерла плечом Киреева и пробилась мимо него в комнату, где, судя по звукам, принялась энергично наводить порядок, убирая бутылки и передвигая мелкую мебель. Сергей Георгиевич поглядел ей вслед, сокрушенно почесывая затылок.
«Интересно, что его связывает с этой нимфой?» – с отвращением подумал Бутурлин и тотчас понял, что обманывает себя и на самом деле ему ни капельки не интересно. Одно обращение «Надя» показывало, что Сергей Георгиевич и домовладелица друг другу люди явно не чужие.
Тут Киреев спохватился, что стоит перед незнакомым человеком в подштанниках и рубашке, изменился в лице, забормотал неразборчивые извинения и заковылял в свою единственную комнату, которая совмещала в себе спальню, гостиную, столовую и, очевидно, персональный ад. Смерив жильца свирепым взглядом, Кулаковская швырнула ему в лицо его штаны, и Киреев стал поспешно натягивать их, путаясь в брючинах и прыгая то на одной, то на другой ноге. Пока он одевался, домовладелица успела запихнуть под кровать последние бутылки, стряхнуть крошки с колченогого стола и подвинуть вошедшему Бутурлину самый крепкий стул из тех двух, что имелись в комнате.
– Прошу! – Растянув рот в сладкой улыбке, Кулаковская, очевидно, сочла, что со следователя достаточно, и повернулась к Кирееву: – Пуговицы-то, пуговицы как следует застегни! Ах ты ж боже мой…
Она правильно застегнула пуговицы, не обращая внимания на вялые протесты Сергея, убедилась, что следователь устроился на стуле и не выражает в отношении жильца никаких враждебных намерений, и объявила, что сейчас принесет чаю.
«Можете не утруждать себя, Надежда Осиповна», – мог и должен был сказать Дмитрий Владимирович, но при всем своем весе домовладелица оказалась юркой, как юла. Не успел он рта раскрыть, как она протиснулась в подобие прихожей перед входной дверью, прикрыла ее за собой и была такова.
– Хорошая женщина, – благоговейно промолвил Сергей Георгиевич, присаживаясь на кровать. – Золотая женщина. А вы, простите… я не расслышал вашу фамилию…
Бутурлин представился, опустив оборот «исполняющий должность» как слишком сложный для понимания собеседника, находящегося не в лучшей форме, и назвавшись для краткости просто следователем.
– Я веду дело вашей мачехи, – добавил он скучным официальным тоном, не сводя взгляда с лица Киреева и подстерегая малейшую его реакцию. – Скажите, у нее были враги?
Сергей Георгиевич ухмыльнулся и, наклонившись, стал что-то искать под кроватью – очевидно, недопитую бутылку.
– Однако как вы сразу к делу-то… а я-то думал… Врут, значит, книжки, врут безбожно. – Он тяжело вздохнул, не найдя искомой бутылки, которая, вероятно, уже давно была допита до донышка. – Ну был у нее один враг.
– И кто же?
– Я. – Сергей Георгиевич вздохнул снова. – Я ее ненавидел, уважаемый… простите, запамятовал ваше имя-отчество. История известная, и вам наверняка про нее уже рассказали в красках. Прибрала она к рукам моего отца, имение и все на свете, а я ей нужен не был. Лишний-с человек – но не как в литературе, понимаете, Онегины там разные, Печорины. Они-то с жиру бесились, а вот дать бы им такую мачеху, как Наталья Дмитриевна, они бы взвыли. Будь я государем, – доверительно сообщил Сергей Георгиевич, наклоняясь вперед, – запретил бы жениться во второй раз тем, у кого маленькие дети есть. Сначала детей на ноги поставь, а потом уже ищи себе новую отраду сердца… М-да.
