– Осторожно, сударь, – сказал Иван Николаевич, так как Метелицын едва не наступил на подол платья его спутницы.
Тот обратил к вновь прибывшим бешеное лицо, оскалился, пробормотал не то приветствие, не то прощание и скрылся за дверью.
– Добрый вечер, Георгий Алексеевич, – промолвила Амалия, любезно улыбаясь. – Мы приехали навестить князя Барятинского. Кстати, где он сейчас?
Глава 17
Известие
Петр Александрович сидел в библиотеке, со вниманием читая «Памятную книжку Виленской губернии». Морщинистая старческая рука, испещренная пигментными пятнами, скользила по странице; иногда князь брал нож для бумаг и разрезал следующие несколько страниц. Составитель виленской книжки был более словоохотлив, чем авторы адрес-календарей других губерний, и сообщал о чиновниках подробности, которые должны были польстить их самолюбию и подчеркнуть их значимость.
«Правитель канцелярии, надворный советник Флориан Антонович Лавринович, кавалер ордена Святой Анны 2-й и 3-й степени и Святого Станислава 2-й и 3-й степеней, имеет медали в память войны 1853–1856 гг. и усмирения польского мятежа 1863–1864 гг., а также высочайше установленный 13 марта 1879 г. знак Красного Креста. Православного вероисповедания, в должности с 5 сентября 1880 г.».
Дочитав до конца страницу, князь перевернул ее и обнаружил на следующей титулярного советника Осипа Авраамовича Мирзу-Кричинского, имеющего бриллиантовый перстень, пожалованный государыней императрицей. Князь сделал на полях галочку, отмечая любопытную двойную фамилию, и стал читать дальше, причем почти сразу же наткнулся на младшего чиновника особых поручений Александра Филадельфовича Подъяконова. «Филадельфович!» – со значением пробормотал князь себе под нос, отмечая и его. Тут до слуха собирателя редких фамилий, имен и отчеств донесся легкий шелест платья, и Петр Александрович поднял глаза. Перед ним стояла Амалия. Державшегося в шаге от нее Ивана Николаевича он едва заметил.
– Добрый вечер, князь, – сказала гостья.
Петр Александрович поглядел на ее очаровательную улыбку, на блестящие глаза и подавил вздох. Амалия соединяла все то, что он ценил в женщинах: на нее было приятно смотреть, с ней было приятно беседовать, и она не таила недобрых мыслей. Ведь бывает же, что встречаешь человека и красивого, и вроде бы гармоничного, а душа у него оказывается прогнившая, и эта гниль в конечном итоге отравляет все впечатление.
Князь отложил книгу (в которой его, кстати сказать, еще ждало знакомство с помощником архивариуса по имени Цезарий Гилярьевич Довнар, лекарем Робертом Мартыновичем Страусом и другими примечательными личностями) и сделал попытку подняться с кресла, но Амалия легонько коснулась его руки и вынудила его остаться в кресле. Иван Николаевич, на мгновение превратившись в слугу, подвинул ей один из стульев, и баронесса Корф села.
– Надеюсь, вы простите меня, Петр Александрович, – начала она непринужденно с первого, что пришло ей в голову. – Я полистала кое-какие из ваших книг, когда жила во флигеле. Мне показалось, что вас интересуют редкие и странные имена…
– Увы, памятные книжки – единственное, что можно читать в современной литературе, – усмехнулся князь. – В них больше поэзии и жизни, чем во всех наших авторах. – Машинально Амалия отметила, что Петр Александрович, как истинный поэт, поэзию поставил прежде жизни.
Положа руку на сердце, она не могла согласиться со своим собеседником в части его оценки современной литературы, но Амалия понимала, что перед ней старый, больной, смертельно уставший человек. Ей не хотелось с ним спорить; кроме того, она подозревала, что ее доводы против доводов того, кто знал Пушкина, Гоголя и Лермонтова, окажутся не слишком убедительными.
– Сядьте, милостивый государь, – с легким раздражением бросил князь учителю.
Амалию немного покоробил тон собеседника, и она посмотрела на него с укором. Иван Николаевич сел, сделав вид, что не заметил оскорбления, но в эти мгновения он более, чем когда-либо, жалел, что поддался на уговоры своей взбалмошной спутницы и невесть зачем потащился на Сиверскую, когда мог бы преспокойно остаться в Петербурге.
– У меня был следователь, Петр Александрович, – негромко промолвила Амалия. – По поводу этой злосчастной… истории с исчезновением. По правде говоря, я до сих пор нахожусь в недоумении… Что здесь на самом деле произошло?
Хотя князь был стар и болен, он тотчас уловил некоторую неискренность в интонации собеседницы – и не то чтобы насторожился, а как бы мысленно поставил знак вопроса, пытаясь определить, какую цель преследовала его гостья. «Вздорное любопытство? Не думаю… Тревога? Испуг? Почему мне кажется, что эту молодую красивую даму так просто не испугаешь? Нет, тут что-то еще…»
– Жена моего племянника пропала, – ответил он спокойно. – Георгий беспокоится.
– А вы?
Амалия прикусила язык, но было уже поздно.
– Одно из преимуществ моего возраста – единственное, не считая того, что он предпочтительнее le grand néant
[14], – состоит в том, что я могу позволить себе подняться над большинством страстей. Нет, не так, – перебил себя князь. – Строго говоря, госпожа баронесса, это страсти сбежали от меня, но я, разумеется, делаю вид, что всем управляю. Поэтому то, что случилось с Натальей Дмитриевной… – Он пожал плечами, выразив этим жестом то, что хотел вложить в окончание фразы. – Жизнь, если позволительно так выразиться, плетет из человеческих судеб презанятнейшие узоры. На моих глазах трусы превращались в храбрецов и наоборот, честные люди разочаровывали своей беспринципностью, искренняя любовь приносила в конечном итоге смерть, как Александру Пушкину, и… Что ж, видно, на старости лет мне суждено наблюдать еще один пример того, что обстоятельства могут сделать с человеком. Но не стоит требовать от меня сочувствия, осуждения или чего бы то ни было. Да, узор Натальи Дмитриевны заканчивается скверно, но я бывал на войне и видел там такие вещи, о которых никогда не осмелится рассказать ни один писатель.
– Иными словами, – сказала Амалия, в которой пробудился дух противоречия, – вы будете просто сидеть в кресле и смотреть, если, к примеру, завтра сюда заявится Дмитрий Владимирович Бутурлин и арестует вашего племянника?
Баронесса Корф хотела дать понять князю, что он не прав, но Петру Александровичу понравилось, что на него сердится хорошенькая женщина, отчего она становится еще очаровательнее. Он улыбнулся и немного переместился на сиденье, поудобнее устраиваясь в кресле.
– За моего племянника я не беспокоюсь, госпожа баронесса. К ее исчезновению он непричастен.
– Почему вы так думаете? – спросила Амалия с любопытством.
– Потому что Георгий всегда боялся скандалов, а убийство – это немыслимый скандал. Видите, как я откровенен с вами: я мог бы сказать, что он высокоморальный человек, который в принципе не способен ни на что подобное, но…
– Не вы ли, милостивый государь, только что говорили, что не раз видели, как трусы превращаются в храбрецов, и наоборот, – вмешался Иван Николаевич. – А не могла ли с вашим племянником произойти точно такая же метаморфоза?
