Ермолай. А я вспомнил тех совопросников века сего: «Богословская наука, к чему она? Я-де не священник и не монах…» Будто не всем нужное душевное спасение и будто спасение и спокойствие сердечное не то же есть.
Яков. А я не могу довольно наудивляться ужасному множеству грешащих противу сего тайнописаного Божественного закона.
Не сыщешь столь подлой души нигде, которая не рада бы хоть сегодня взойти и на самое высокое звание, нимало не рассуждая о сродности своей. Сие Царствия Божиего невежество все сердца помрачило. Без сомнения они уверены, будто счастие наше к оному какому-то званию или стати привязано, хотя сто раз слышали о Царствии Божием, которое, если кто сыскал и повиновался, принявшись за природное звание, тому легко все прочее нужное присовокупляется. А без сего и звание есть не звание. И как быть может званием, если я к оному не зван вышним царством? Как же зван, если не к тому рожден? Божие царство везде присутствует, и счастие во всякой стати живет, если входишь в оное за руководством твоего создателя, на то самое тебя в мир сей произведшего, и во сто раз блаженнее пастух, овец или свиней с природою пасущий, нежели священник, брань противу Бога имеющий.
Почему нам столь подлым кажется хлебопашество, что все оного избегаем? Счастлив, кто родился к медицине, к пиктуре
[168], к архитектуре, к книгам… Я их благословенную, как природную, школу (разумей: праздность, упражнение) благословляю и поздравляю. Радуюсь, если и сам в одной из сих наук, только бы сие было с Богом, упражняюсь.
Но чем несчастнее земледел, если с природою землю пашет? Признаюсь, друзья мои, перед Богом и перед вами, что в самую сию минуту, в которую с вами беседую, брошу нынешнюю мою стать, хотя в ней состарился, и стану последнейшим горшечником, как только почувствую, что доселе находился в ней без природы, имея сродность к гончарному делу. Поверьте, что с Богом будет мне во сто раз и веселее, и удачнее лепить одни глиняные сковороды, нежели писать без натуры. Но доселе чувствую, что удерживает меня в сем состоянии нетленная рука вечного. Лобызаю оную и ей последую. Презираю всех посторонних советников бессоветие. И если бы я их слушал, давно бы сделался врагом Господу моему. А ныне раб его есмь.
Лонгин. Я, напротив того, с удовольствием удивляюсь, сколь сладок труждающемуся труд, если он природный. С каким весельем гонит зайца борзая собака! Какой восторг, как только дан сигнал к ловле! Сколько услаждается трудом пчела в собирании меда! За мед ее умерщвляют, но она трудиться не перестанет, пока жива. Сладок ей, как мед, и слаще сотов труд. К нему она родилась. О Боже мой! Сколь сладкий самый горький труд с тобою.
Григорий. Некоторый молодчик был моим учеником. Детина подлинно рожден к человеколюбию и дружбе, рожден все честное слышать и делать. Но не рожден быть студентом. С удивлением сожалел я о его остолбенелости. Но как только он отрешился к механике, так вдруг всех удивил своим понятием без всякого руководителя.
Мертвая совсем душа человеческая, не отрешенная к природному своему делу, подобна мутной и смердящей воде, в тесноте заключенной. Внушал я сие непрестанно молодцам, дабы испытывали свою природу. Жалко, что заблаговременнее отцы не печатлеют сего в сердце сыновьям своим. Отсюда-то бывает, что воинскую роту ведет тот, кто должен был сидеть в оркестре.
Афанасий. Как же не наживать можно шляхетство и соблюсти грунт?
Григорий. Хватаешься за хвост, не за голову. Сказываю, если хочешь, чтоб сын твой куражно и удачно отправлял должность, ты долженствуешь ему способствовать в выборе сродного качествам его звания. Сто сродностей, сто званий, а все почтенные, как законные.
Разве не знаешь, что грунт от честно носимой должности – не она от грунта зависит? И не видишь, что низкое звание часто приобретает грунт, а высшее теряет?
Не смотри, что выше и ниже, что виднее и не знатнее, богаче и беднее, но смотри то, что тебе сродное. Раз уже сказано, что без сродности все ничто…
Если кто владеющий грунтом живет счастливо – не потому счастлив, что владеет им: счастие к грунту не привязано.
Но что владеет по сродности, то разуметь должно о всех внешностей рóдах. Все ж то внешность, что находится вне человека: грунт, семья, чип и прочее. Чего хочешь, ищи, но не потеряй мира. Шляхетный список вне тебя находится, а ты вне его быть можешь счастливым. Он без мира ничто, а мир без него нечтось, без чего нельзя быть счастливым и в самом эдемском рае. Разве чаешь сыскать рай вне Бога, а Бога вне души твоей? Счастие твое, и мир твой, и рай твой, и Бог твой внутри тебя есть. Он о тебе, в тебе же находясь, помышляет, наставляя к тому, что прежде всех для самого тебя есть полезное, разумей: честное и благоприличное. А ты смотри, чтоб Бог твой был всегда с тобою. Будет же с тобою, если ты с ним будешь. А конечно, будешь с ним, если, примирившись, задружишь с пресладким сим и блаженным духом. Дружба и отдаленного сопрягает. Вражда и близко сущего удаляет. С природою жить и с Богом быть есть то же; жизнь и дело есть то же.
Слыхал я мальчиком, что на европейские берега выбросила буря дикого человека, оленьею кожею обшитого, с такою же лодочкою. Окружил сие чудо народ. Удивляется, соболезнует, приятствует. Предлагает немому гостю разные роды изрядной пищи, но он ничего не касается, сидит, будто мертв. А наконец, как только усмотрел предложенные плоды, тотчас задрожал к ним и воскрес. Сей есть родной образ верной Господу своему души в выборе звания.
Лонгин. Живо мне представляются два человека, одно и то же дело делающие. Но от сей души родится приятное, а от той неприятное дело. Сей самою ничтожною услугою веселит, а тот дорогим подарком огорчает. От сей персоны досада, насмешка и самое пуганье некоторую в себе утаивает приятность, а от другой – самая ласковость тайною дышит противностью. Сего хула вкуснее того хвалы…
Чудо! Шило, как притчу говорят, бреет, а бритва не берет. Что за чудо? Сие чудо есть Божие. Он один тайная пружина всему сему. Все действительным, все приятным, все благоприличным делает одно только повиновение сокровенной его в человеке силе. А противление святому сему все действующему духу все уничтожает. По сей-то причине искусный врач неудачно лечит. Знающий учитель без успеха учит. Ученый проповедник без вкуса говорит. С приписью подьячий без правды правду пишет. Перевравший Библию студент без соли вкушает. Истощивший в пиктуре век без натуры подражает натуре. Во всех сих всегда недостает нечтось. Но сие нечтось есть всему глава и конечная красота десницы Божией, всякое дело совершающей. Кратко притчею сказать: «Совсем телега, кроме колес». И не без толку сделали лаконцы. Они полезнейший для общества вымысел, из уст плутовских происшедший, отбросили, а приняли из уст добросердного гражданина, который, по прошению сейма, то же самое своим языком высказал.
Самое изрядное дело, без сродности деемое, теряет свою честь и цену так, как хорошая пища делается гадкою, приемлемая из урынала. Сие внушает предревняя старинных веков пословица оная: «От врагов и дары – не дары». И слаще меда сия русская притча: «Где был? – У друга. – Что пил? – Воду, слаще неприятельского меду». И подлинно, самая мелкая услуга есть милая и чувствительная, от природы, как от неисчерпаемого родника сердечного, исходящая. Вспомните поселянина, поднесшего пригорстью из источника воду проезжающему персидскому монарху! Вспомните, чему мы недавно смеялись, – мужичка Конона репе, принесенной в дар Людовику XII, королю французскому!. Сколько сии монархи веселились грубою сею, но усердною простотою! Зачем же окаеваешь себя, о маловерная душа, когда твой отец небесный родил тебя или земледелом, или горшечником, или бандуристом? Зачем не последуешь званию его, уклоняясь в высшее, но не тебе сродное? Конечно, не разумеешь, что для тебя в тысячу раз счастливее в сей незнатной низкости жить с Богом твоим, нежели без него находиться в числе военачальников или первосвященников? Неужель ты доселе не приметил, счастие твое где живет? Нет его нигде, но везде оно есть. Пожалуйста, чувствуй, что разумным и добрым сердцам гораздо милее и почтеннее природный и честный сапожник, нежели бесприродный статский советник. Какая польза, если имя твое в тленном списке напечатано, а дух истины, сидящий и судящий во внутренностях твоих, не одобряет и не зрит на лицо, но на твое сердце?
