Прими от меня и сию книжечку в дар тебе, именем твоего же тезоименита печатленную. Если имя Михаилово принял, прими и сердце его, воспевая из книги царственной песнь оную: «Сердце мое твоим, твое же есть моим». В то время, о Михаил, сущий ты друг хранителю твоему Михаилу, единосердечно восклицая: «Кто как Бог?»
Я сию книжечку начал в Бурлýках, кончил в Бабаях. Не орю же, не сею, не куплю делаю, не воинствую, отвергаю же всякую житейскую печаль. Что же делаю? что: «Всегда благословляя Господа, пою воскресение его!»
Се моя дежа и надежда! Что же есть воскресение? Воскресение есть вся земля Израилева. Прямо сказать, весь библейный мирик, новая и древняя Ева. В сей землице спал Иаков с покоем. Как же не с покоем? Сам камень был ему вместо подушки. Самая жесткость была ему мягкостию там, где по нем Самсон нашел соты. Ей говорю! Обрел и я. Там и сам я покоюсь, наслаждаюсь, веселюсь. Пою с Мароном: «Deus nobis haec otia fecit» – «Бог нам сие празднество даровал».
Паче же пою с моим Давидом: «Я уснул, и спал, и восстал». И с моим Исаиею: «Покой нам дал Бог на горе сей». Не знаю, что то разумеет Плутарх через свою Надежду (нарицаемую у него) Пиндарскую. Он ее творит доилицею старцам. Сие же знаю воистину, как старцы оные Соломоновы: «Венец хвалы, старость…» и проч. – кормятся, сосущие сосцы двоих матерей и безневестных невест – праматери Евы и матери Мариам, как есть писано: «Сосали мед из камня» и «там дам тебе сосцы мои». Скажешь, почто же не все в сей земельке наслаждаются, но алчут, ропщут и клянут ее?
Ответ. Того ради, как сия земличка имеет две части – дольнюю и горнюю, здешнюю и тамошнюю, проклятую и благословенную, бесовскую и Господню, как два сосца и два источника. «Изошел Иаков от источника клятвенного». Внял ли ты? «И пошел в Харрань». Внял ли ты? «И обрел место». Внял ли? «И спал там». Внял ли ты? Если бы равные места, не искал бы второго и не шел бы отсюда. Не всуе и Исайя: «Не только, – говорит, – в земле сей, но на горе ее». Там! Скажи, кто же благую часть избирает?
Ответ. Сего же ради сия книжечка извлекает на поднебесное зрелище два сердца: ангельское и сатанинское, борющиеся между собою. Сии два царства в каждом человеке ведут вечную борьбу. Когда же чистое сердце одолело злобную бездну, тогда врата ада сокрушаются. Освобождаются пленники. Открывается путь на оную воскресшую из бездн гору: «Кто взойдет на гору Господню?» Какая же сласть и утеха на горе той? Возвести нам, о Исайя! «Покой даст Бог на горе сей». О довольно! Еще что-то? «Изопьют-де вино. Изопьют радость на горе сей». О, предовольно! «Помажутся-де миром на горе сей». О, предовольно, довольно! Се где наш Иаков покоился! «И спал там». Спал в Харране, во граде любви спал. «Там дам тебе сосцы мои».
Видишь ли, возлюбленный Михаил, се где покоится друг твой! Старец Варсава Даниил Мейнгард.
Июня 19, 1788 года.
Главизна творения
«Убьет дракона, сущего в море» (Исайя).
«Как спадет денница!»
«Нечестивый, кляня сатану, сам клянет свою душу» (Сирах).
«Пока день озарит и денница воссияет в сердцах ваших» (Петр).
Борьба и пря о том: претрудно быть злым, легко быть благим
Возлетев нетопырьскими крыльями Сатана из преисподних в горнее, остановился на пределах атмосферы
[208]. Узрев же ночным оком лучезарный оный дом: «Премудрость создала себе дом и утвердила пирамид
[209]семь», адским рыком, аки громом, возревел так: «К чему сей дом сотворен?»
На сей трус бурен сребровидными со златым междорамием крыльями, как орел на лов, ниспускаясь, Михаил возопил: «О враг Божий! Почто ты здесь? И что тебе здесь? Древле отрыгнул ты предо мною хулу на Моисеево тело»
[210]. Ныне тот же яд изблеваешь на дом Божий. Кто как Бог? И что доброе и столь прекрасное, как дом его? Да запретит тебе Господь мой, ему же предстою днесь!..
Сатана. Не подобает небесных воинств архистратигу
[211] быть сварливому, но тихому, кроткому и…
Михаил. О змий! Умягчил ты слова твои паче елея, и они суть стрелы. Не твое есть разуметь, что благовременный гнев есть то любовь Божия, а что безвременная милость есть то твое сердце.
Сатана. Се странную песнь воспел ты!
Михаил. Странное же новое и преславное воспевают небесные силы во граде Божием. Сия есть истина.
Сатана
[212]. Силы же преисподние что ли поют?
Михаил. Силы твои поют подлое, мирское, мерзкое. Сказать же Петровым в «Деяниях» словом (commune, ϰοινóν, coenum) – просто сказать грязь рыночную и обвившую иезекиилевский оный оприснок мотылу
[213].
Сатана. Ха-ха-хе! Странное поют силы небесные…
Михаил. О ругатель! К чему сей песий смех твой? Не таится же предо мною лукавство твое. Нарицая странною, тайно клевещешь небесную славу и догматы ее, воздавая ей мнимое тобою неблаголепие и непреподобие, просто сказать, вздор.
Сатана. Ныне же, не обынуясь, провещал ты причину, чего ради преисподнее жительство в тысячу крат многолюднее паче вашего небесного?
Михаил. И лжешь, и темноречишь. Открой, если можешь, откровеннее сердца твоего бездну.
