Помимо признанного городского фольклора Плевицкая привнесла на эстраду те песни, которые выучила в детстве.
«Эта песня нам дорога, — писала она, — и многие из них, самые для нас драгоценные, я не выношу на эстраду из боязни, что люди их не поймут. Они многое говорят мне, которую мать родила на жатве, под песни жниц, но ничего не скажут публике».
Первая мировая война изменила и вкусы публики, и репертуар Плевицкой. Критики отметили, что именно с 1914 года она начинает петь деревенские песни — «Лучинушку», «Во пиру была», «Ты взойди, солнце красное».
Смерть рядом
Надежда Васильевна была женщиной влюбчивой. У великой княгини Ольги Александровны она встретила поручика лейб-гвардии Кирасирского полка Владимира Антоновича Шангина, происходившего из родовитой семьи и отмеченного Георгиевским крестом за Японскую кампанию, на которую он отправился добровольцем. Когда началась Первая мировая война, Шангин, едва окончив Николаевскую академию Генерального штаба, попросился на фронт. Служил в штабе 73-й пехотной дивизии, дислоцировавшейся в Ковно.
Крупнейший импресарио того времени Василий Николаевич Афанасьев (настоящее имя Смарагд Николаевич Севастьянов, прежняя профессия — слесарь паровозного депо) наблюдал за развитием их романа:
«Плевицкая встретилась с тихим, маленьким офицером, молчаливо страдавшим от страшной раны, полученной в бою. Он был из Петербурга, из дворянской семьи. В этот период жизнь с Эдмундом Плевицким уже дала трещину, возможно, в связи с его нетрадиционной ориентацией. Выстрадав неожиданный разрыв, он не смог окончательно порвать с Плевицкой и остался около нее близким другом и помощником в работе.
Плевицкая стала женой маленького офицера-дворянина, полюбив его со всей силой своей глубокой натуры. Он отвечал ей таким же сильным, но безмолвным и сжигавшим его чувством. Будучи ее помощником и другом, я часто видал, как Надежда Васильевна подолгу смотрела на него с каким-то особенно мягким блеском своих неугасимо-прекрасных глаз».
Когда разразилась мировая война, Плевицкая стала сестрой милосердия, эта трагическая часть жизни тоже описана в ее воспоминаниях:
«А чистое небо синеет, а солнце играет. И с посвистом песни несутся лихие, и прячут печаль друг от друга солдаты. А смерть подколодной змеей подползает и храбрых костлявым перстом отмечает.
Так с песней лихою шли в бой храбрецы, над их головами сияли венцы.
После ночлега в маленьком городке дивизия двинулась в Вержболово, откуда была слышна орудийная пальба.
Я стояла у дороги и бросала проходившим солдатам пачки папирос, закупленные в местечке. Я смотрела, как радовались солдаты, будто маленькие дети, и как ловили пачки на лету. А некоторые подбегали ко мне и, не угадывая во мне женщину, просили:
— Ваше благородие, дозвольте коробочку, а то ребята не дают, обижают.
Идут, идут колонны, идут туда, где ад кипит, под дождь стальной, идут в огонь.
Упасть бы на землю, поклониться бы им всем.
Поклониться смелым за храбрость, за удаль, кротким за кротость, за послушание.
Вы, все мои братья, вы, все дорогие, родимые.
Все ближе рвутся снаряды.
Сумерки. Дивизия вступила в бой.
В поле стал штаб дивизии. Дивизионный лазарет развертывался в двух верстах от штаба. Раненых еще не было, мы ждали их, сидя на соломе в душной и тесной избе.
В два часа ночи раненых привезли. Санитар обносил их огромным чайником с кипятком, и я поила и, кому можно было, давала коньяк, который потихоньку стащила у доктора. Я, грешная, думала, что рюмка коньяку была необходима человеку, который только что вырвался из огня, — потрясенный, в крови.
На залитых кровью людей невыносимо было глядеть. Все силы напрягла, чтобы быть спокойной. Мученические глаза, — вовеки их не забуду».
Она поступила сиделкой в лазарет в Ковно — поближе к части, где служил поручик Владимир Шангин: «Я обслуживала палату на восемь коек. Дежурство мое было от восьми утра до восьми вечера. К нам поступали тяжелораненые, которые нуждались в немедленной помощи. Временами устраивались концерты, наверху в офицерском отделении. За неимением платьев я концертировала в голубеньком сестринском наряде. А иногда мои песни требовались как лекарство».
Счастье оказалось недолгим. Во время отступления русской армии любимый мужчина Надежды Плевицкой погиб 22 января 1915 года в Восточной Пруссии, получив ранение в живот. Она приехала, когда его уже похоронили. В документах Генерального штаба Владимир Антонович Шангин значится попавшим в плен или пропавшим без вести.
В том же году умерла и ее мать — Акулина Фроловна.
Надежда Васильевна не хотела оставаться одна. Следующим ее мужем стал Юрий Левицкий, сын генерал-майора Георгия Александровича Левицкого, командира 73-й пехотной дивизии, в которой служил поручик Шангин. После революции генерал Левицкий воевал за белых, он умер от тифа в 1920 году.
«Плевицкая принесла с войны усугубленную скорбь, порой мучительную суровость укора. Трагизм ее чувства стал еще тоньше, одухотвореннее», — отметил следивший за ее творческой судьбой Александр Кугель.
Через несколько месяцев после гибели любимого человека она пела в Михайловском театре на благотворительном концерте в пользу семей, потерявших на фронте кормильца. Пела трогательно. Военный министр генерал Владимир Александрович Сухомлинов пришел ее поблагодарить.
Революция и Гражданская война разрушили ее жизнь. Дочь крестьянина из Курской губернии, Надежда Васильевна своим талантом и трудом добилась невероятного успеха. Она стала одной из самых знаменитых в России певиц. Ее приглашали ко двору. Баснословные гонорары позволяли ей удовлетворять любую прихоть. Она обожала бриллианты. Гардероб обходился ей в немалые суммы. Она привыкла к роскоши. И вдруг всё исчезло.
Осенью 1917 года Плевицкая поехала в Ялту гастролировать. Много лет ей аккомпанировал Александр Михайлович Заремба, автор песни «Шумел, горел пожар московский». Со временем его сменил Валентин Яковлевич Кручинин, тоже будущий композитор.
До революции Плевицкая не проявляла левых взглядов. Скорее была близка к монархистам и черносотенцам из Союза русского народа. Хотя на самом деле политика ее мало интересовала.
В ее мемуарной книжке прямо написано: «О политике знать не знала, ведать не ведала, а о партиях разных и в голову не приходило, что такие есть. А как я в политике не торовата, достаточно сказать то, что, когда слышала о партии кадет, улавливала слово „кадет“ и была уверена, что идет речь об окончивших кадетский корпус».
После революции Надежда Васильевна держалась осторожно. Выбирать аудиторию не приходилось, пела и перед бойцами Красной армии.
Весной 1918 года она вновь оказалась в родном Курске. Местные газеты оповестили: «В театре Пушкинского сада состоится последний в текущем сезоне концерт артистки-курянки Н. В. Плевицкой, которая на этот раз включила в программу хороводные песни, записанные в родном ей селе Винникове».
