На это я ему ответил:
— Коля! Ты ведь не маленький и должен превосходно знать, что ты не представляешь из себя более или менее крупной величины, а являешься просто военным спецом и показательный процесс над тобой не представляет никакого интереса, а расстреливать тебя — это только поднять международную шумиху, так что, если ты здраво рассудишь, то поймешь, что ты сказал глупость. А тем более я тебе даю гарантию Генштаба, что ты будешь цел и невредим. Конечно, я тебе не говорю, что ты получишь строевую часть. Из тебя сначала надо выкурить твой белый дух, перевоспитать тебя в духе нашей новой армии, а тогда допустить к строевым должностям. Но что ты получишь должность в штабе, то это я тебе гарантирую. Помни, Коля, что я превосходно знаю твой патриотизм и любовь к нашей великой России. А когда поднялся вопрос о твоей вербовке у нас в штабе, то раздались голоса, что Скоблина можно просто купить, предложив ему пару долларов. А я на это возразил, что Скоблин не продается и если он пойдет к нам, то только во имя служения Родине и родной армии. И теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?
Скоблин с дрожью в голосе и со слезами ответил:
— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать тебя за твое поступление в Красную армию не имею права. Каждый по-своему смотрит на вещи, но в данный момент ответить тебе на твой прямой вопрос я не могу, так как это коренная ломка моих убеждений, да и кроме того я связан присягой и тесной дружбой с моими подчиненными, разбросанными по всему свету, которые слепо верят мне и готовы со мной идти в огонь и воду. А еще я связан с Надюшей (его жена), и без нее я не решаюсь дать тебе тот или иной ответ.
Учтя то, что Скоблин находится всецело под влиянием и в экономической зависимости от жены, я решил перенести весь огонь на другой фронт, а именно повести наступление на фронте Плевицкой и, прекращая наш разговор с Скоблиным, я ему сказал:
— Меня удивляют твои рассуждения о присяге, ведь присягу ты давал не личности, а своему народу, и я тебя зову служить народу, и этим самым ты не только не нарушаешь присяги, а больше ее подтверждаешь, разрывая с врагами народа. Что же касается подчиненных тебе чинов, то мы никогда не думали, чтобы ты рвал с ними. Я глубоко убежден, что честные по твоему указанию будут нами завербованы и в Москве будут вместе с тобой служить русской армии.
На этом наш разговор прекратился, и я, дождавшись, когда Скоблин уедет в ближайшую деревню за молоком, энергично взялся за Плевицкую.
Я начал доказывать (предварительно узнав от нее самой ее происхождение), что она как дочь крестьянина, дочь трудящегося должна служить трудящимся, ей не место распевать песни горя русского народа по кабакам Парижа, что ее песня должна воодушевлять стройку новой свободной жизни, что только там (то есть в СССР) ее знают и понимают и ждут ее. Одним словом, залил столько, что „моя баба“ разревелась и заявила мне, что у меня „дивная чисто русская душа“ и что я ей внес своими словами бодрость и что она со мной согласна, что ей место не здесь, а там с „родным народом“, что она из народа и несет песню народа, которую здесь не могут понять, ведь это могут понять только такие „чистые русские души“, как моя, и добавила, что она готова хоть сейчас возвратиться на родину, но боится за самое дорогое в ее жизни — это Колечку. А ведь если он возвратится, то его непременно расстреляют.
Почувствовав, что мое сражение выиграно и что надо действовать энергичнее, я заявил Плевицкой, что я говорил с Колечкой и что стоит ему только заявить, что он согласен служить у нас, его полная безопасность гарантирована, и что я считаю, что она должна повлиять на него. Плевицкая дала мне слово переговорить со Скоблиным, но от себя добавила, что она уверена, что раз я говорю, что „Колечке“ ничего не угрожает, то он согласится „работать“ с нами.
Закончив на этом наш разговор, я вечером уехал из Ozoir la Ferriere, но Плевицкая взяла с меня слово, что я вернусь 7 сентября и пробуду у них два дня и тогда мы всё выясним.
7 сентября я приехал в двенадцать часов, но переговорить с Скоблиным и Плевицкой мне в течение целого дня не удалось, так как у них были гости. Но за эти дни я присмотрелся к жизни Скоблиных и увидел, что материально положение их неважно и что они очень нуждаются.
8 сентября мы поехали автомобилем в Париж. Когда в Париже я остался наедине с Плевицкой, а Скоблин пошел по делам своей дачи, Плевицкая начала мне жаловаться на свое тяжелое материальное положение и сказала:
— Петр Георгиевич, ведь вы понимаете, что я большая артистка и мне нужны туалеты, а для туалетов нужны деньги, а вот их-то и нет.
На это я сказал, что мне важен ответ Скоблина, а деньги — это мелочь. Если она будет связана с нами, то это, пожалуй, удастся урегулировать. По приходе Скоблина мы отправились обедать опять в Эрмитаж, и Плевицкая сказала, что она очень рада, что имеет возможность хоть сейчас по-человечески посидеть в хорошем ресторане.
Из Парижа на автомобиле мы отправились домой к Скоблиным. По приезде я прямо заявил Скоблину, что время у меня ограничено и я хочу знать его прямой ответ: да или нет. Тогда Скоблин мне сказал, что он не знает, что он сейчас может делать в СССР — в Штабе он работать не хочет, а другой работы принять не может, так как ничего не умеет делать. На это я ему возразил, что это мелочь и мне важно знать в принципе согласие его работать с нами. Да и о его отъезде говорить преждевременно, так как нам необходимо официально оформить его возвращение, а на это потребуется не менее шести — восьми месяцев, и что за это время мы присмотримся к нему и он докажет здесь, на месте свою лояльность и преданность СССР, и что я считаю, что он сейчас принесет гораздо больше пользы здесь, чем в СССР.
На это последовал вопрос Скоблина:
— Где я буду числиться на службе?
Я ответил:
— В Генштабе СССР.
— А в каком отделе?
— Не будь, Коля, мальчиком, конечно, в Разведывательном Управлении Республики.
— А что это такое и какое отношение имеет Разведывательное Управление к ГПУ?
Я ответил, что это средняя организация между Штабом и ГПУ.
— А скажи мне, пожалуйста, не предлагали ли вы Туркулу (бывший начальник Дроздовской дивизии, живет в Болгарии) работать с вами?
— Коля, не задавай глупых вопросов. Ты превосходно знаешь, что я из себя представляю и что подлинного ответа ты не получишь, — был мой ответ.
— У меня имеются сведения, что вы говорили с Туркулом и только не сошлись в цене, — говорит Скоблин.
— Хорош русский офицер, который за дело служения родине понимает торг. Но это не важно, и я хочу слышать твой прямой ответ, — работаешь ли ты с нами или нет?
Пауза минуты две:
— Я переговорил с Надюшей, и я согласен, но есть некоторые вопросы, какие я хотел бы выяснить.
— Мне важно было получить прямой ответ на мой вопрос, а детали не играют существенного значения. Получив твой прямой ответ, я готов заслушать и детали, говори.
