Только расставшись с Надеждой Васильевной и Николаем Владимировичем, Ковальский вздохнул с облегчением. Дело сделано! Он справился с заданием! Завербовал генерала Скоблина, крупнейшую фигуру в русской эмиграции. За такой успех Москва расщедрится на награду. А лучшей наградой для Ковальского была бы длительная заграничная командировка — и вместе с семьей, скучавшей по нему в Харькове.
За вербовку Скоблина его, конечно, похвалили. Хотя находившиеся в Вене разведчики пока не представляли, какого рода информацию сможет поставлять им бывший белый генерал.
Удовлетворение от вербовки Скоблина Ковальскому несколько подпортило отсутствие писем из дома, из-за чего Петр Григорьевич закатил истерику сотрудникам венской резидентуры. И отправил весточку жене:
«Дорогая Рая!
Ты представить себе не можешь, как я зол на наших „ребят“, которые выкинули следующий номер: прислали извещение, что пересылают твои письма, а письма пересланы не были — такого свинства я никак не ожидал; и, таким образом, я уже около двух месяцев не знаю, что с вами делается и как вы живете, так как получил последнее письмо — N 4, написанное в начале июня.
В данный момент меня очень беспокоит твое материальное положение, а также я обеспокоен топливным вопросом, ведь наши газеты сообщают о перебоях на топливном фронте, а учитывая работу нашего ХЦРК (Харьковский Церабкооп, то есть Центральный рабочий кооператив. — Л. М.), я боюсь, чтобы не получился перебой в снабжении топливом в Харькове и вы не остались на зиму „на бобах“. Сообщи немедленно, как поступили „ребята“ с продлением моей командировки, и освети этот вопрос в следующем письме. Возможно также, так как если я совсем снят, то с „Радяньской спилкой“ надо произвести полный расчет, а для этого надо переслать мои командировки, по которым ты получишь.
Пиши о себе и о детях более подробно и больше, а также я ожидаю карточку всей троицы: мама, Вита и Ляля. О себе писать я не буду, так как в предыдущих письмах уже писал слишком много. Одно могу сообщить, что за лето я поправился на восемь кило, то есть на двадцать фунтов. Ты себе представить не можешь, как мне надоела эта лакейская Европа, как хочется увидеть вас всех, как хочется поругаться на заседаниях райбюро ХЦРК, как хочется быть с вами вместе и дышать вашим, правда, сейчас довольно тяжелым, но здоровым воздухом.
Вам, находящимся там, вам, строящим новую жизнь, не видно той гигантской работы, какую вы совершаете, а мне здесь, наблюдающему за вами со стороны, следящему за каждым вашим шагом, читающему газеты всего мира, видно, как вы с каждым днем превращаетесь в гиганта, и даже та наглая свора, которая вас здесь каждый день травит, которая готова вас всех разорвать на клочки, и она сейчас признает ваш колоссальный рост и начинает трубить тревогу.
Я знаю, что ты скажешь: хорошо тебе, находящемуся в довольстве, со стороны так рассуждать. Я знаю, Раек, что эта стройка новой жизни не приходится легко, что пояса довольно туго подтянуты, но, Раек, всё не делается сразу — надо немного потерпеть. А что касается меня, то ты должна знать, что сижу здесь я не ради удовольствия и развлечения, а ради дела и, как только буду свободен, сейчас же примчусь к вам.
Все мы делаем маленькое дело стройки большой жизни.
Дорогой Раек, пиши подробней и больше о вашей жизни и о жизни всех.
Целую вас всех».
Неустанная забота Ковальского о семействе и о собственном материальном благополучии раздражала не только резидента в Вене, но и начальника отделения Иностранного отдела ОГПУ, ведавшего борьбой с белой эмиграцией. Украинские чекисты все проблемы семьи Ковальского перекладывали на Москву.
Харьков информировал Москву: «Жена „Сильвестрова“ обратилась к нам с просьбой назначить ей жалованье, так как она обременена большой семьей. Для сведения сообщаем, что до августа месяца она получала по прежней службе „Сильвестрова“ 250 рублей в месяц».
И заодно переслали письмо, которое Раиса Ковальская адресовала своему мужу. Прочитав письмо, в Иностранном отделе составили ответную шифровку в Харьков:
«Переданное вами нам для передачи „Сильвестрову“ письмо от его жены нами не передано ввиду его содержания.
В дальнейшем считаем необходимым продолжить выдачу жене „Сильвестрова“ 250 рублей в месяц, отнеся расходы за наш счет.
Просьба принять соответствующие меры к тому, чтобы в будущем письма такого содержания не посылались. Считаем, что с выдачей 250 рублей в месяц вопрос будет соответствующим образом урегулирован и „настроение“ изменится».
Разведывательные будни
Один из руководителей разведки, прочитав донесение из Вены, 18 октября 1930 года распорядился: «Заведите на С. агентурное личное и рабочее дело под кличкой „Фермер“». Некоторое время в служебной переписке Скоблина именовали «Фермером», Плевицкую — «Фермершей». Скоблину был присвоен агентурный номер ЕЖ-13.
Венский резидент переслал в Москву собственноручное обязательство нового агента:
«Ц.И.К. С.С.С.Р.
Николая Владимировича Скоблина Заявление
12 лет нахождения в активной борьбе против Советской власти показали мне печальную ошибочность моих убеждений.
Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР, прошу о персональной амнистии и даровании мне прав гражданства СССР.
Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против Советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам.
Н. Скоблин 10 сентября 1930 г.».
Скоблина приятно порадовала обязательность советской разведки — обещали денег и прислали, хотя он еще ничего не сделал. Николай Владимирович немедля откликнулся благодарственным посланием Ковальскому.
«3 октября 1930 г.
Дорогой Петя!
Большое спасибо за присланные тобой деньги в счет долга, которые я получил.
Надежда Васильевна благодарит за поздравление и за привет.
Ожидаю твоего письма с переданным моим, так как хочу писать дальше, почему и интересно мне, что ты напишешь по этому поводу.
У меня всё благополучно, работы по горло, подробно сообщу завтра.
Ну, будь здоров.
Обнимаю тебя
твой Николай».
В Иностранном отделе желали получить уже нечто более существенное. В венскую резидентуру ушло указание: «Ждем от вас доклада „Фермера“». Сообщите, каковы перспективы в отношении работы (а не только согласия «Фермерши»).
Началась повседневная работа. Николая Владимировича Скоблина и Надежду Васильевну Плевицкую, завербованных Ковальским, принял на свое попечение резидент ИНО ОГПУ в Вене. Он отправил в Москву свои комментарии:
