Дёжкино детство
Надежда Васильевна Винникова родилась в деревне Винниково Курской губернии. Рядом железнодорожная станция Отрешково, до города Курска всего ничего. Куряне помнят и ценят знаменитую землячку. Не так давно воздвигли ей памятник.
Официальная дата ее рождения — 17 (29 по новому стилю) сентября 1884 года. Но курские краеведы обнаружили документы, из которых следует, что Надежда Васильевна, и в зрелые годы пользовавшаяся вниманием мужчин значительно моложе себя, по-женски скинула себе пяток лет. Судя по всему, она появилась на свет в конце 1879 года.
«Семеро было нас: отец, мать, брат да четыре сестры, — вспоминала Надежда Васильевна. — Всех детей у родителей было двенадцать, я родилась двенадцатой и последней, а осталось нас пятеро, прочие волей Божьей померли».
Страшно читать сейчас эти строчки. Семеро из двенадцати детей умерли! Какое горе для родителей! На медицинскую помощь в деревне рассчитывать не приходилось. И отец Надежды умер от воспаления легких, не имея возможности обратиться к врачу и принимать лекарства. На рубеже веков Российская империя стремительно развивалась, но здравоохранение сильно отставало от передовых европейских государств.
Дёжка — так в детстве звали Надю Винникову. Уже в эмиграции профессиональные авторы напишут за нее воспоминания, в которых она много и с удовольствием повествует о своем детстве. Две красиво написанные мемуарные книги — практически единственный источник информации о ранней поре жизни будущей певицы.
Она хотела поскорее стать взрослой, тянулась за старшими сестрами: «Я подсматривала, как сестры на ночь мажут сливками лицо от загара, и делала то же; еще таскала я у них помаду и репейное масло, которыми они душили волосы, за что также награждали меня подзатыльниками. Словом, мешали мне всячески стать большой».
Ее отец, Василий Абрамович, служил в царской армии в Крыму, куда к нему ездила жена. Отслужив, вернулся в родную деревню. Успешно вел немаленькое хозяйство, так что большая семья не бедствовала: «У моего отца было семь десятин пахоты. На семью в семь человек — это немного, но родители мои были хозяева крепкие, и при хорошем урожае и у нас были достатки. Бывало, зайдешь в амбар: закрома полные, пшено, крупы, на балках висят копченые гуси, окорока, в бочках солонина и сало. А в погребе — кадки капусты, огурцов, яблок, груш. Спокойна душа хозяйская, всё тяжким трудом приобретено, зато благодать: зимой семья благоденствует. Мать усердно гоняла нас в лес: дикие яблоки для сушки возами свозились, мешками таскали орехи, которые припрятывались до Рождества. Было и у нас изобилие».
Воспоминания хранят эпизоды счастливого детства в большой семье:
«После ужина мать, старшие сестры садились за прялки, брат плел лапти, а мы, две младшие, и батюшка укладывались спать.
Жили мы дружно, и слово родителей для нас было законом. Если же, не дай Бог, кто „закон“ осмелится обойти, то было и наказание: из кучи дров выбиралась отцом-матерью палка, потолще, со словами:
— Отваляю, по чем ни попало.
А вот и преступления наши.
Родители не разрешали долго загуливаться. „Чтобы засветло дома были“, — наказывала мать, отпуская сестер на улицу, потому что „хорошая слава в коробке лежит, а дурная по дорожке бежит“.
Вот той славы, „что по дорожке бежит“, мать и боялась.
Отобедали и снова на улицу. Мать дала нам по десятку яиц на пряники, но сказала, чтобы я погуляла немного да и вернулась; нужно гусей на речку согнать, а то в закутке они искричались. Как ни хотелось с улицы идти, а вернулись домой, выпустили гусей из закутка и погнали под гору.
Под горой, не боясь, что нас кто увидит, стали мы с Машуткой плясать, подражая Татьяне и старшим сестрам. Я запела протяжную:
Дунай-речка, Дунай быстрая,
Бережечки сносит.
Размолоденький солдатик
Полковника просит:
Отпусти меня, полковник,
Из полку до дому.
Рад бы я, рад бы отпустити,
Да ты не скоро будешь,
Ты напьешься воды холодной,
Про службу забудешь…
Пела я и прислушивалась к своему голосу. Мне очень хотелось, чтобы походил он на Татьянин.
А с горы на плотину съезжал в ту пору экипаж, в котором сидели соседнего помещика барыня и барышни. Поравнявшись с нами, они замахали платками, и в нашу сторону полетел большой кулек. Коляска промчалась, а мы с Машуткой стали собирать как с неба упавшие гостинцы: каких только сластей не было в кульке».
Художественная натура, Дёжка жадно впитывала яркие впечатления детских лет — хороводы, пение под гармошку. Очень хотела учиться:
«Если я умею немного читать и писать, то потому лишь, что горькими слезами выплакала у матери разрешение ходить в школу. Рукава моего серенького платья были мокры от неутешных слез (платки-то носовые полагались у нас только в день воскресный к обедне) — так убедительно просила я мать отпускать меня в школу.
— Да кто же корову стеречь будет? — говорила мне мать. — К тому же ты молитвы-то знаешь. Грамота тебе не нужна. Вот я и без грамоты, и до мильёна считаю».
Дёжка очень любила мать: «Лучше матери нет никого. Она надорвалась бы, лишь было бы хорошо ее детям. Бывало, придет из города усталая, измученная, а с сияющим лицом бережно достает виноград, купленный на работные гроши, и нас всех оделяет. А мы знаем, что она не побаловала себя даже одним зернышком-виноградиной».
Девочка добилась своего — упорства ей было не занимать: «Обещала мне мать купить палевое пальто, щегреневые, со скрипом, полусапожки, сшить козинетовый тулупчик, а на зиму пустить меня в школу».
Надежда Васильевна окончила трехлетнее сельское училище. Принесла домой похвальный лист в рамке под стеклом, порадовала родителей. Его повесили на стену в избе. Больше она никогда и ничему не училась.
Между монастырем и сценой
Отец, Василий Абрамович, скоропостижно скончался от воспаления легких. К врачу даже не обращались. Он умирал на глазах семьи, бессильной ему помочь…
Надежду, которой шел шестнадцатый год, отдали в Свято-Троицкий женский монастырь в Курске. Перед пострижением в монахини ей предстояло провести несколько лет в послушании. И два года она была послушницей. Пела в хоре. Но тут в городе произошло событие, перечеркнувшее все ее планы.
В Пасхальную неделю в Курск приехал бродячий цирк и раскинул балаган на Георгиевской площади. А Надежду как раз отпустили к сестре Дуняше. Они вместе отправились на гулянье. Прокатились на карусели, заглянули в зверинец, купили билеты и зашли в цирк. И яркое, доселе невиданное цирковое представление так захватило юную девушку, что жизнь ее в один день перевернулась.
«„Так кувыркаться и я бы, пожалуй, могла, учеба только нужна“, — думала я, не отрывая взгляда от акробатки… А тут вылетела на сером коне наездница, ловкая, быстрая. „Хоть и грешно такой голой при народе на коне прыгать, — думала я, — а так я тоже могла бы“. И порешила разом: „Уйду в балаган и стану акробаткой“. Всю ночь виделись мне акробатка и наездница. Я представляла себя на их месте и всю ночь горела от моих мыслей пойти завтра к директору балагана и проситься в его театр».
