– Рикки, здесь температура почти семьдесят
восемь градусов<По шкале Фаренгейта; по Цельсию – примерно 25 градусов.>.
На тебе шерстяная пижама и одеяло. Попытайся думать, что тебе тепло.
Он попытался, но ничего не получилось. Марк
осторожно обнял его за плечи, и это немного помогло.
– Ты помнишь, как ты курил сигарету?
– Наверное. Ага.
Марк посмотрел на Гринуэя, потом на Рикки.
– Ладно. А помнишь, как приехала большая
черная машина?
Рикки неожиданно перестал дрожать и уставился
в пол. Он пробормотал:
– Да, – и это было его последнее слово.
– И что было с этой черной машиной, когда вы
ее в первый раз увидели?
Напоминание о сигарете напугало его, но
воспоминание о черной машине и том страхе, который он тогда испытал, было для
него чересчур. Он наклонился вперед и положил голову Марку на колено. Глаза его
плотно закрылись, и он начал рыдать без слез.
– Все в порядке, Рикки, – Марк гладил его по
голове и повторял: – Все в порядке. Нам надо об этом поговорить.
Гринуэй оставался невозмутимым. Он скрестил
тощие ноги и почесал бороду. Он ожидал такого результата и предупреждал Марка и
Дайанну, что первая беседа вряд ли будет продуктивной. Но через это надо
пройти.
– Рикки, послушай меня, – сказал он, подражая
детскому голосу, – Рикки, все в порядке. Я просто хочу с тобой поболтать.
Ладно, Рикки?
Но на этот день Рикки уже хватило лечения. Он
начал сворачиваться под одеялом, и Марк повял, что большой палец уже на пути ко
рту. Гринуэй кивнул, как будто все было в ажуре, встал, осторожно поднял Рикки
и положил его на постель.
Глава 17
Уолли Бокс затормозил “шевроле” прямо у
Федерального здания, несмотря на активное движение на Кэмп-стрит, и его босс,
Финк и агенты ФБР, игнорируя гудки и обидные жесты, быстро вылезли на тротуар.
Фолтригг, сопровождаемый эскортом, с важным видом поднялся по ступенькам. В
холле его узнали два скучающих репортера и начали было задавать вопросы, но он
только улыбался, с деловым видом отказываясь отвечать.
Он вошел в помещение, отведенное под офис
прокурора США по Южному округу штата Луизиана, и все секретарши сразу
засуетились. Огромное помещение состояло из маленьких кабинетов, соединенных
холлами, просторного зала, где сидели делопроизводители, и небольших комнат,
разделенных перегородками, за которыми работали юристы и младший юридический
персонал. Всего под командой Роя Фолтригга находились сорок семь помощников
прокурора. Еще тридцать восемь его подчиненных занимались бумажной работой и
всякого рода исследованиями, тратя время на мельчайшие детали с тем, чтобы
защитить интересы клиента Роя – Закона Соединенных Штатов Америки.
Разумеется, в самой просторной комнате
размещался сам Фолтригг. Кабинет был отделен деревом и кожей. В то время как
большинство юристов позволяли себе иметь только одну “Стену тщеславия”, на
которой они развешивали фотографии и таблички, а также награды и документы,
подтверждающие их членство в “Ротари клаб”, Рой завесил по меньшей мере три
стены своими фотографиями в рамках и пожелтевшими дипломами, свидетельствующими
о его участии в сотне юридических конференций. Он швырнул пиджак на диван,
обтянутый кожей вишневого цвета, и незамедлительно направился в главную
библиотеку, где должно было состояться совещание.
Он звонил в контору шесть раз за пять часов
езды от Мемфиса. И послал три факса. Шесть помощников ожидали его за дубовым
столом для заседаний длиной в тридцать футов, заваленным открытыми сводами
законов и бесчисленными блокнотами. Все были без пиджаков, рукава закатаны.
Он поздоровался и сел в центре. Каждый заранее
получил документ, кратко излагающий все находки ФБР в Мемфисе. Записка,
отпечатки пальцев, пистолет и так далее. Так что Фолтригг и Финк не могли
сообщить ничего нового, за исключением того, что Гронк в Мемфисе, а собравшихся
это не интересовало.
– Что ты добыл, Бобби? – драматически вопросил
Фолтригг, как будто будущее американской юриспруденции зависело от результатов
исследований Бобби. Бобби был старший из помощников, работавший в системе
тридцать два года. Он ненавидел залы суда, но обожал библиотеки. В кризисной
ситуации, когда требовался ответ на сложный вопрос, все обращались к Бобби.
Он взлохматил свои густые седые волосы и
поправил очки в темной оправе. Шесть месяцев до пенсии, и тогда он навсегда избавится
от ублюдков, подобных Фолтриггу. Он пережил их, наверное, дюжину. Они приходили
и уходили, и о большинстве он никогда потом не слышал.
– Ну, я думаю, мы добрались до сути, – сказал
он, и многие в комнате улыбнулись. Для Бобби юридическое исследование
напоминало игру по разбиранию завалов, нагроможденных вокруг даже самых простых
вопросов, и сосредоточивалось на конкретных положениях, которые быстро доходили
до судей и членов жюри. Бобби всегда надо было дойти до сути.
– Есть два пути, оба довольно
непривлекательные, но сработать могут. Первое: я предлагаю обратиться в суд по
делам несовершеннолетних в Мемфисе. В соответствии с законом о молодежи штата
Теннесси можно подать петицию в суд по поводу дурного поведения ребенка. Есть
различные категории дурного поведения, и в петиции следует определить, можно ли
считать ребенка малолетним преступником или ребенком, нуждающимся в
руководстве. Назначается слушание, судья знакомится с доказательствами и
решает, что делать с ребенком. Так же поступают с брошенными детьми или теми,
над которыми издеваются. Та же процедура, тот же суд.
– А кто может подать петицию? – спросил
Фолтригг.
– Ну, здесь все не очень ясно, я считаю это
большим недостатком закона. Но в нем ясно сказано, что петицию имеет право подать
“заинтересованная сторона”. Конец цитаты.
– Это можем быть мы?
– Вероятно. Зависит от того, что мы напишем в
петиции. И тут есть неприятное место – мы должны сослаться на какой-то плохой
поступок ребенка, связанный с нарушением закона в той или иной степени. А в
нашем случае единственное нарушение, которое хоть как-то можно приписать этому
мальчишке, разумеется, препятствие свершению правосудия. Значит, мы должны
приписать ему то, в чем мы не уверены, а именно, что он знает, где спрятано
тело. Загвоздка в том, что полной уверенности у нас нет.
– Мальчик знает, где тело, – решительно
вмешался Фолтригг. Финк разглядывал свои записи и сделал вид, что не слышит.
Остальные стали прикидывать в уме: а не знает ли Фолтригг чего-нибудь, о чем им
не говорит? Все молча переваривали услышанное.
