Уолли больше не мог молчать:
– Том, это Уолли. Что, ты думаешь, произойдет
за выходные?
– Кто знает? Я уже говорил: не уверен, что
мальчишка за ночь передумает. И судья его не выпустит. Он знает про Гронка и
других парней Мальданно и, как мне кажется, предпочитает запереть мальчишку
ради его же собственной безопасности. Завтра уже пятница, так что, судя по
всему, мальчик просидит там до понедельника. А в понедельник, могу поспорить,
судья снова соберет нас всех для разговора.
– Ты сюда возвращаешься, Том?
– Да, я сяду на рейс, отправляющийся часа
через два, а утром вернусь в Мемфис. – Голос Финка казался уставшим.
– Я тут тебя подожду вечером, Том. Ты хорошо
поработал.
– Ага.
Финк замолчал, и Рой щелкнул выключателем.
– Подготовь Большое жюри, – бросил он Уолли,
который соскочил со стола и направился к двери. – Пусть Гувер устроит перерыв.
Нам больше минуты не понадобится. Достань мне дело Марка Свея. Скажи клерку,
что повестки должны быть вручены завтра во второй половине дня.
Уолли открыл дверь и исчез. Фолтригг вернулся
к окну, бормоча про себя:
– Я знал. Я знал, и все тут.
* * *
Полицейский в штатском расписался в журнале у
Дорин и ушел вместе со своим напарником.
– Следуй за мной, – сказала она Марку с таким
видом, как будто он снова согрешил и терпению ее приходит конец. Он последовал
за ней, наблюдая, как раскачивается ее широкий зад в черных эластичных брюках.
Довольно тонкая талия была перехвачена широким блестящим ремнем, на котором
висели связка ключей, две черные коробочки непонятного назначения и наручники.
Пистолета у нее не было. Блузка форменная, белая, с различными нашивками на
рукаве и золотой тесьмой по воротнику.
Когда Дорин открыла дверь в его маленькую
камеру, она вошла вслед за ним и прошлась вокруг комнаты, как собака,
вынюхивающая наркотики в аэропорту.
– Удивительно, что ты сюда вернулся, –
заметила она, проверяя туалет.
Марк не нашелся, что ответить, да и не
хотелось ему разговаривать. Он смотрел, как она наклоняется и приседает, и
думал о ее муже, мотающем тридцатилетний срок за ограбление банка, и решил,
что, если она станет настаивать на разговоре, он про него спросит. Это охладит
ее пыл, и она поскорее уберется.
– Должно быть, огорчил судью Рузвельта, –
произнесла она, выглядывая в окно.
– Наверное.
– Надолго ты сюда?
– Он не сказал. Меня завтра снова вызывают.
Она подошла к койкам и принялась поправлять
одеяла.
– Мы тут читали про тебя и твоего братишку.
Странное дело. Как у него дела?
Марк стоял у дверей и очень хотел, чтобы она
поскорее ушла.
– Может, он умрет, – заявил он печально.
– Да что ты!
– Ага, это ужасно. Он в коме, ну, знаете,
сосет большой палец, что-то бормочет и все. Глаза совершенно закатились. И
ничего не ест.
– Ты прости, что я спросила. – Ее сильно
подкрашенные глаза широко раскрылись, и она перестала оглядывать комнату.
“Ага, готов поспорить, ты еще пожалеешь, что
спросила”, – подумал Марк.
– Мне бы надо быть там, с ним, – вздохнул он.
– Там моя мама, но у нее нервный стресс. Она пьет много таблеток, сами
понимаете.
– Мне очень жаль.
– Просто жуть. У меня самого все время голова
кружится. Может, со мной случится то же, что в с братом, кто знает.
– Тебе что-нибудь принести?
– Нет, мне просто надо полежать. – Он подошел
к нижней койке и упал на нее. По-настоящему обеспокоенная Дорин присела около
него.
– Если что нужно, милый, ты мне скажи. Хорошо?
– Ладно. Вот если бы пиццы.
Она встала и немного подумала. Он закрыл
глаза, как будто ему было очень больно.
– Посмотрим, может, что и придумаем.
– Я не обедал, понимаете.
– Я скоро вернусь, – пообещала она, уходя.
Дверь громко щелкнула, закрываясь. Марк вскочил на ноги и прислушался.
Глава 27
В палате было темно. Свет выключен, дверь
закрыта, шторы задернуты, единственное освещение – немой телевизор высоко у
стены. Дайанна чувствовала себя полностью опустошенной морально и разбитой
физически после восьми часов лежания с Рикки на кровати. Она гладила его,
обнимала, утешала и вообще старалась быть сильной в этой темной маленькой
палате.
Два часа назад приходила Реджи, и они
проговорили полчаса, сидя на раскладушке. Реджи сообщила про слушание, уверила
ее, что Марк накормлен и ему не грозит никакая опасность, описала его комнату в
центре для несовершеннолетних (ей приходилось бывать там раньше), сказала, что
там он в большей безопасности, чем здесь, и рассказала о судье Рузвельте и ФБР
с их программой защиты свидетелей. Поначалу идея показалась Дайанне
привлекательной. Они просто переедут в другой город, у них будут новые имена,
новая работа и приличный дом. Всей этой чехарде придет конец, и они начнут
новую жизнь. Можно выбрать большой город с хорошими школами, где ее мальчики
затеряются в толпе. Но чем дольше она лежала, свернувшись рядом с Рикки, и
смотрела поверх головы сына в стену, тем меньше ей эта идея нравилась. По сути,
она была ужасна – все время убегать, бояться любого стука в дверь, паниковать
каждый раз, когда мальчики задержатся в школе, всегда врать насчет своего
прошлого.
Самое страшное здесь то, что это навсегда.
Что, если, спрашивала она себя, когда-нибудь, через пять или десять лет, когда
суд в Новом Орлеане уже будет давным-давно позади, кто-нибудь, кого она даже
никогда не видела, сболтнет что-нибудь, это услышат те, кому не следовало бы, и
их след мгновенно отыщется? И, когда Марк будет, скажем, уже в старшем классе,
этот кто-то подойдет к нему после игры в футбол и приставит к виску пистолет?
Хоть его имя будет тогда не Марк, он все равно умрет.
