— Так называется то, что мы делаем? — Я и вправду ничего не знала.
— Роджер хочет, чтобы я оставила ребенка, — сказала Оливия.
— Оставила? — не поняла я.
Я забыла, что она беременна, и сперва подумала, что речь идет о Протее.
— Он говорит, что я могу жить с ним и Шейлой. — Она изумленно помотала головой. — Представляешь?
Я не могла себе такое представить.
— А Шейла знает?
— Нет. Но это не имеет никакого значения. Я сделаю аборт, — ровным тоном сказала она.
— Ты уверена? Просто у тебя так хорошо получается с детьми…
— Я считаю, что неправильно рожать новых детей в этот ужасный мир, — печально сказала она. — Ну то есть любой человек хочет, чтобы его дети были счастливы, а ведь люди никогда не бывают счастливы, правда же? Я бы не вынесла мысли, что мой ребенок несчастен. Или что он состарится — станет беспомощным стариком или беспомощной старушкой, а меня рядом не будет, чтобы о нем позаботиться, потому что я к тому времени уже умру.
Я пыталась придумать что-нибудь жизнеутверждающее, чтобы возразить на эту трагическую тираду, но тут Протей капризно взвыл. Мы обе уставились на него, словно он хранил ключ к какой-то тайне, но он только снова засунул кулак в рот с таким видом, будто сейчас разревется.
— Он весь как в огне, бедненький, — сказала Оливия, кладя прохладную белую ладонь Протею на лоб. — Давай-ка я лучше унесу его отсюда.
В студсовете было шумно и дымно — то и другое было, скорее всего, не полезно для младенца и уж точно не полезно для меня, так что я вышла вслед за Оливией.
— Все равно спасибо, ты настоящий друг, — сказала Оливия.
Мне стало не по себе, потому что я никогда не считала себя ее подругой.
— Пока, — сказала она.
На улице, у главного входа в студсовет, стояла Мейзи, в полной школьной форме.
— Ну наконец-то, — сказала она раздраженным тоном женщины гораздо более старшего возраста.
— А мы разве договаривались встретиться? И разве ты сейчас не должна быть в школе?
— Ответ на оба вопроса — да. Идем скорей, мы опаздываем.
Послышался слабый крик — к нам со всей возможной (для него) скоростью трусил профессор Кузенс.
— Здравствуйте, — выговорил он, задыхаясь.
Я усадила его на скамью у студенческого общежития «Приморский склон». Мы созерцали железнодорожные склады и реку Тей (сегодня она была цвета сплава олова со свинцом), пока профессор не перевел дух.
— Нам надо идти! — сказала Мейзи.
— Это ведь дочка доктора Оззера, верно? — спросил профессор. Он принялся щелкать пальцами. — Нет-нет, не говорите мне, я сейчас сам вспомню.
Он извернулся всем телом в сверхъестественном усилии вспоминания.
— Вы имеете в виду Люси, — сказала Мейзи.
— Именно! — воскликнул он.
— Мы опоздаем. — Мейзи уже теряла терпение.
— А куда мы идем? Там хорошо? — с надеждой спросил профессор Кузенс.
— Нет.
Чик бегло кивнул мне. Он стоял на Балгейском кладбище у открытой могилы мисс Андерсон, напялив похоронное лицо — нечто среднее между мордой бладхаунда и Винсентом Прайсом, — и наблюдал, как тело мисс Андерсон предают земле. Могила была на новом участке у подножия холма. Дул пронизывающий холодный ветер, и одеяния священника так парусили, что я боялась — если он не побережется, то вдруг взлетит, как головка одуванчика. Небо начало плеваться дождем, и Тей приобрел цвет чистого свинца.
— Правда, ужасно будет, если она не мертвая? — счастливым голосом шепнула Мейзи, заглянув в новый, очень грязный дом мисс Андерсон. — Представь себе — просыпаешься, а ты в гробу. Похоронена заживо!
Последние слова она произнесла со смаком и поскребла воздух руками, скрючив пальцы — видимо изображая покойника, что пытается выбраться из могилы. Хотя на самом деле вышло похоже на сумасшедшую кошку. Кое-кто из скорбящих обеспокоенно взглянул на нее.
— Она мертвая, можешь мне поверить, — прошипела я, вспоминая жутковатую проверку перочинным ножом.
— Наша милая Люси — маленький вампирчик, правда? — нежно сказал профессор Кузенс.
Миссис Маккью, по чьему приглашению Мейзи попала на похороны — хотя одному Богу известно, с чего вдруг, — предостерегающе положила руку на костлявое плечо внучки, которая от энтузиазма могла вот-вот свалиться в могилу. Миссис Маккью была в похоронной шляпке — черной фетровой, с полями, привязанной к голове дождевым полиэтиленовым капюшончиком.
Профессор радостно помахал Чику. Он, кажется, наслаждался происходящим. Народу на похороны пришло немало, учитывая, что мисс Андерсон была «сварливая бабуся». Конечно, вместе с миссис Маккью явилась миссис Макбет, а также целый микроавтобус других обитателей «Якорной стоянки».
— Развлечение себе устроили, — неодобрительно сказала миссис Маккью. — Я бы еще поняла, если бы они с ней дружили.
— Ты с ней тоже не дружила, — напомнила ей миссис Макбет.
Небольшой кучкой стояли родственники покойной, — похоже, у них, в отличие от жителей «Якорной стоянки», явных завсегдатаев похорон, не нашлось траурной одежды. Им было заметно не по себе в фиолетовом, сером и темно-синем. Кое-кто из родственников промокал глаза платочком, другие очень серьезно взирали на крышку гроба. У всех был неловкий вид слишком много репетировавших актеров.
— Близкие родственнички, — фыркнула миссис Маккью. — Уж близкими я бы их не назвала. Пока она была жива, они ею вообще не интересовались — не знаю, чего это вдруг сейчас обеспокоились.
Похоже, миссис Маккью взяла на себя труд произнести все традиционные формулы, положенные на похоронах.
Дождь взялся за дело всерьез, и профессор раскрыл зонтик с ручкой в форме головы утки (попробуйте произнести это вслух очень быстро) и притянул под него Мейзи и меня.
Дженис Рэнд, по-видимому, «не забыла, что старики» и тоже явилась — с опозданием, запыхавшись. Тем не менее у нее был чрезвычайно важный вид, словно она лично отправляла мисс Андерсон на свидание с Творцом.
Внезапный порыв ветра приподнял профессора Кузенса и оторвал его от земли, и мне пришлось срочно вцепиться ему в рукав. Тут я почувствовала, что чьи-то глаза сверлят мне спину («Не может быть!» — в тревоге воскликнул профессор Кузенс). Я увидела женщину, которая тогда следила за моим окном. Она стояла среди старых могил, выше по склону, и мрачно следила за похоронами, словно плакальщица-изгой или незамеченный призрак. Ее частично маскировал раскрытый зонтик, но красное пальто пылало, как сигнал светофора. Значит, это ее присутствие я ощущаю на каждом шагу? Или просто жизнь заводит ее в те же маловероятные углы, что и меня? А может, меня преследуют два человека: один из них мне видим, а другой — нет.
