– Можно мне воды?
Кирилл опустил руки, сжатые до этого так, словно он боялся, что девушка исчезнет. Задержал ладони на ее плечах.
– Хочешь какао?
– Что? – Катя смотрела на него с недоумением, будто не понимая сказанного.
– У меня есть изумительное какао. Очень хорошо согревает…
– Уже не холодно…
Ей бы вполне хватило простой воды. Надо было отказаться, но она слишком ярко представила себе жидкий шоколад с кудрявой пенкой, тонким ароматом корицы и слегка терпковатой сладостью. Ощутила на языке его вкус и вспомнила, как безумно проголодалась.
Кирилл сжал ее руку, потянув за собой.
– Идем.
Девушка все-таки попыталась слабо возразить.
– Я не хочу…
Он улыбнулся в ответ, хотя и совсем не весело.
– Врунишка… У тебя шоколад в глазах отражается. Уже ведь представляешь, как будет вкусно…
В столовой усадил ее в кресло, то самое, в котором она уснула несколько часов назад. Воспользовавшись его коротким отсутствием, Катя огляделась. Вспомнила свою странную встречу с незнакомцем на берегу и собственное ошеломление при виде этого удивительного места. Красиво. Даже ее уставшие, распухшие от слез глаза не могли снова не заметить царившего вокруг уюта. Какой-то сказочной атмосферы покоя. Гармонии. Если бы хоть что-то подобное поселилось и в ее сердце…
Кирилл сел рядом, опуская на маленький столик перед ней чашку с ароматным какао и пирожные, очень сильно напоминающие те, которыми угощал ее в институте. Напиток оказался еще вкуснее, чем выглядел, и удержаться от того, чтобы не попробовать сладости, Катя не смогла. Остановилась лишь, когда тарелка опустела, бросив виноватый взгляд на мужчину.
– Я не додумался принести тебе нормальной еды. Ты ведь наверняка не ужинала?
Нахмурился прежде, чем она успела ответить.
– Ты вообще ела сегодня что-нибудь?
Девушка попыталась улыбнуться.
– Я уже ничего не хочу. Правда. Этого, – кивнула на пустую тарелку, – более, чем достаточно. Если только еще какао…
Давно его не пила. Было необычайно сладко. Она и забыла, что от еды можно получать такое удовольствие. А может быть, никогда этого и не знала…
Возвращаясь к девушке с новой порцией напитка, Кирилл задержался в дверях. Было приятно видеть ее в своем доме. Не просто приятно – много больше. Он даже не мог подобрать подходящего определения, чтобы описать то состояние, которое всколыхнулось сейчас в его душе. Если бы только не эта неприкрытая тоска в ее глазах, проступившая слишком отчетливо, едва девушка осталась одна в комнате…
Катя растерянно скользнула взглядом по настенным часам.
– Уже ночь…
– Ночь… – он присел рядом. – Может быть, позвонить кому-то, чтобы не беспокоились?
Девушка покачала головой.
– Нет… Не надо звонить. Никто не будет беспокоиться.
Это показалось странным.
– А отец? Он не потеряет тебя?
Она отозвалась эхом, почти неслышно:
– Не потеряет…
Было что-то в этом шепоте, заставившее его опять напрячься. В душе всколыхнулось глухое волнение, граничащее со страхом. И разрозненные картинки, без конца вспыхивающие в сознании, вдруг стали стекаться в один пазл. Ее слишком взрослые глаза. Более чем скромная одежда. Показавшееся ему нелепым заявление о деньгах. Он придумал такое легкое объяснение всему, не видя реальных причин, не догадываясь даже, что в действительности происходило в жизни этой девочки.
Пришедшая в голову мысль не должна была оказаться правдой. Ее отец при всей своей жестокости не мог поступить так с собственной дочерью. Не мог… Но мелькнувшее в глазах Кати смятение подтвердило возникшие опасения лучше любых слов. Ей даже отвечать не пришлось: он все увидел на и без того бледном лице, в этот момент ставшем почти прозрачным.
Чашка в ее руках дрогнула, расплескивая шоколадную жидкость. Девушка стремительно отвернулась.
– Катюш… Расскажи мне…
Рассказать? Как? Какими словами? И о чем? Как саднили разбитые губы и гораздо сильнее – сердце? Как было холодно в самый разгар лета, когда в одно мгновенье пришлось проститься с родным домом, с городом, со всей прежней жизнью? Или каким мучительным было ожидание хотя бы единственного звонка?
Мысли казались слишком нестройными, чтобы облечь их в слова. Как было рассказать о воскресших тайнах прошлого, безжалостно проникших в ее сознание в одиноком доме? О волнении свеч, маленькие огоньки которых не грели, но пробивались во мраке ночей слабыми вспышками надежды на то, что жизнь не закончена?
– Милая…
Девушка закрыла глаза, когда теплые, сильные руки накрыли ее ладони. Он как будто слышал даже то, что не получалось произнести. Чувствовал, улавливая сумасшедшее напряжение во всем теле.
Она заговорила, утыкаясь лицом ему в грудь, не замечая, как он осторожно перетянул ее к себе на колени. Губы шептали едва различимо, касаясь кожи, прямо над сердцем, которое стучало так, что Катя не слышала собственного голоса. Боялась прерваться хоть на мгновенье, понимая, что по новой решиться на признание уже не сможет.
И даже когда умолкла, Кирилл старался не шевелиться, чтобы случайно не спугнуть ее. Был более чем уверен, что девушка не говорила прежде никому о том, от чего сейчас сбилось его дыхание. Она опять плакала. Беззвучно, только плечи сотрясались. Упиралась ладошками ему в грудь, словно пытаясь оттолкнуть, и тут же ловила пересохшим ртом каждый удар сердца.
Он мог бы все предотвратить. Если не избавить ее от ненависти отца, то хотя бы спасти от одиночества. Но вместе этого сокрушался о несправедливости жизни в то время, как она пыталась самостоятельно справиться с отчаяньем и болью, выживая в буквальном смысле слова. И никаких объяснений, никаких оправданий для себя не находилось: сама мысль о них была противна. Катя оказалась правой, сказав, что не верит в такую любовь. Да и можно ли было назвать любовью его чувство, если он не сумел ощутить, предугадать то, в чем она нуждалась? Если за все это время ни разу не усомнился в верности собственного выбора?
Что стоили его красивые слова, изо дня в день вкладываемые в уши студентов? Беседы о вечных ценностях и благородстве души? Все обернулось пустым звуком, бессмысленным и неуместным. Каким правым он был в никому не нужной теории! Каким безумным оказался в реальности…
– Кир… – мужчина не заметил неслышно зашедшую сестру. – Она спит…
Катя и правда спала, переплетя свои пальцы с его, по-прежнему прижимаясь к груди. Мокрые щеки, волосы, перепутанные от влаги, дыхание, все еще неровное после едва стихших рыданий – даже сейчас она была красивой. Маленькая девочка, такая мужественная, оказавшаяся намного сильнее его самого.
Он осторожно поднялся, прижимая к себе драгоценную ношу. Полина, грустно улыбнувшись, прошептала:
