– Малыш, – я посмотрела на дочку в зеркало заднего вида, – не расстраивайся ты так, все наладится, вот увидишь! Просто Маю все те месяцы, что он провел у злых людей, было очень плохо. Его били, заставляли драться с другими собаками. Понимаешь, это была сплошная боль и ненависть.
– Понимаю, – прошептала девочка. – Но ведь я его люблю! И он меня любит. Любил…
– Любит, Никусь, любит, не сомневайся! – Очень хотелось повернуться, чтобы посмотреть, не плачет ли опять ребенок, за спиной послышалось подозрительное сопение.
Но на дорогах Москвы (и не только) категорически не рекомендуется вертеться, сидя за рулем. А также красить ногти, ресницы, губы и прочие раскрашиваемые части тела. Количество телок в навороченных машинах приобретает катастрофические размеры. Именно телок – мне эти особи женского пола напоминают персонажей старого кукольного мультика «Буренка из Масленкина». Там все коровы были губасты, глазасты, си… гм, с большим выменем и роскошными длинными волосами. Правда, они не посещали весьма популярных нынче курсов стервологии и стервоведения. Вероятно, потому, что знали – изначально слово «стерва» означало павшую, то есть сдохшую лошадь. Падаль, короче. А становиться падалью раньше срока любая здравомыслящая корова не хочет. Но то корова, а тут – телки.
Почти всю дорогу до дома я старалась утешить дочку, отвлечь ее придумыванием версий для бабы Кати. Но развеселить ребенка так и не удалось, Ника апатично роняла тусклые «да» и «нет», пеплом рассыпавшиеся по салону автомобиля.
Но и разоблачать мамину историю не стала. А версия была проста и безыскусна, как ситцевая ночная рубашка местечкового пошива, – Ника неосторожно наступила на больную лапу ожидавшему приема псу. Вот ее и укусили.
Разумеется, мне была устроена грандиозная выволочка за недосмотр. За волосы меня, конечно, никто никуда не выволакивал, но недовольное ворчание стало основным звуковым фоном до самого вечера. Еще и Лешке наябедничала, когда он позвонил на домашний телефон. Хорошо хоть про Мая не проболталась.
Папа немедленно потребовал позвать маленькую страдалицу и попытался ее утешить. Но, поскольку Ника по-прежнему не была расположена к разговорам, к ответу призвали меня.
– Я что-то не понял.… – Боже мой, какие мы грозные. – С какого перепугу вы потащились в ветеринарную клинику?
– Хотели узнать у тамошних врачей, чем тебя лучше кормить, чтобы ты бойчее по сцене прыгал. Может, «Фрискисом» каким или «Педигри».
– Острота твоего юмора может сравниться только с каменным топором австралопитека, – съехидничал муж. – Ты мне зубы не заговаривай, колись немедленно – что вы там делали?
– Я тебе что, сухое полено, что ли, чтобы колоться?
– Хомяк, я ведь через три дня возвращаюсь, – мрачно напомнил Лешка. – И покажу всем, что к чему и кто есть кто.
– Мне уже начинать трепетать или погодить?
– Слушай, я серьезно! Какая-то псина чуть не отгрызла руку моей дочери!
– Прямо уж, отгрызла! Слушай больше Катерину, она и не то наболтает. Так, слегка кожу прокусила, Нике там же, на месте, рану перекисью обработали и повязку наложили.
– А почему доча странная какая-то, разговаривать не хочет?
– Испугалась очень. Она же привыкла, что все животные ее любят, а тут вдруг такое!
– Если ты думаешь, что тебе удалось увести меня в сторону, то вот тебе – я никуда не ушел и продолжаю стоять на своем – что вы делали в ветеринарной клинике?
– Ужас какой! – взвизгнула я. – Ты стоишь на своем?! И тебе не больно? О причинах столь кардинального увеличения размеров я даже спросить боюсь.
– Вот же злыдня, – загрустил муж. – Вместо того, чтобы предвкушать фейерверк неизведанных ощущений…
– Я тебе слониха, что ли?
– Вот не надо было этого вопроса задавать, знаешь ведь – я тебе врать не могу. Что? – переспросил Лешка куда-то в сторону. – Ага, иду. Все, зайцерыб, мне пора. Но учти, разговор не окончен, готовься к исповеди.
– Хорошо, батюшка. Сам-то как?
– Отлично. Словно и не было ничего.
– Вы сейчас где?
– Пока во Владике, вылетаем через пару часов в Хабаровск. А оттуда – домой, в Москву.
– Ждем тебя, папулька. Мы очень соскучились.
– Я люблю вас. – От его шепота сердце встрепенулось и понеслось прихорашиваться.
К счастью, мой лапеныш не умеет долго кукситься, ей ведь, несмотря на феноменальные способности, всего три с половиной года, и взрослая дурь, ох, простите – болезнь, гордо именуемая депрессией, до нее пока не доползла. Может, потому, что я вокруг дочери защитный ров любви выкопала?
Утром Ника, заговорщицки посматривая на меня, живописала (пишется именно слитно и с ударением на «са») бабе Кате леденящую кровь картину вчерашнего хоррора в ветеринарной клинике. Как большущая овчарка, хозяйкой которой была худая бабушка в смешной волосатой шапке (привет любительнице мохера и ее болонке), набросилась на нее, на Нику, и чуть не отгрызла ручку.
Домоправительница, заново переживая кошмар, ахала, охала, периодически нацеловывала бедненькую девочку, успевая при этом печь тоненькие кружевные блинчики. Которые бедненькая девочка, а также ее бестолковая мамочка просто обожали. Особенно с домашним клубничным вареньем. И черт с ней, с талией!
Мы с дочкой очень старались, честно уплетали вкуснятину за все имеющиеся в наличии щеки, но успеть за суперпрофи черпака и прихватки не могли – гора кружевной выпечки росла. Пришлось признать поражение, иначе встать из-за стола самостоятельно мы не смогли бы.
А так – встали. И даже с третьей космической скоростью (приблизительно пятьдесят сантиметров в минуту) помчались в гостиную, где стоял компьютер. Ника сегодня хотела пообщаться с маленькими Салимами, соскучилась по Лельке и Деньке. Да и я – по пузатенькому Таньскому.
Веб-камера работала превосходно, компьютер тоже не подкачал, так что наболтались мы всласть, даже глава семьи Хали поучаствовал.
Таньский и ее семья, ставшие невольными участниками жути в Сан-Тропе, тоже никогда не говорили об этом. И хотя именно благодаря помощи Хали, вызвавшего Винсента Морено, нам удалось уцелеть в адском смерче, вспоминать о пережитом не хотелось. Слишком уж инфернальным оно было.
Поэтому мы болтали только о хорошем. О прошедших праздниках, о грядущем прибавлении семейства Салимов, о том, куда поедем летом. Но что удивительно – Ника ни словом не упомянула о Мае, не поделилась радостной новостью. Обиделась, вижу, на пса всерьез. Ну ничего, посмотрим. Если Май останется зверем и его надломленную психику исправить не удастся, придется, конечно, подыскать собакевичу другое жилье. Может, в охрану куда-нибудь, главное, чтобы его больше не обижали.
Не успели мы закончить общение с Салимами, как позвонил Сергей Львович:
– Аннушка, что там у вас произошло? Ваша Катерина таких ужасов моей жене понарассказывала, что Ирина Ильинична сейчас сердечные капли из кружки пьет. Как такое могло случиться, ведь Никуша отлично ладит с животными?
