– Встану, баба Катя. – Я устало откинулась на стену и закрыла глаза. – Сейчас только в себя приду, отдохну и встану.
– Да зачем же…
– Катерина! – Сил на уговоры и убеждения не осталось, пришлось добавить в голос чайную ложку жесткости. – Нику я тебе не дам, иди лучше в ее комнату и приготовь постель.
Баба Катя у нас молодец, чувствует моменты, когда спорить со мной бесполезно, себе дороже. Она тяжело вздохнула и молча направилась к детской.
А я еще минуты три отгоняла от себя рой таких ненужных сейчас панических мыслей, бестолково хлопавших крыльями истерики и громко вопивших: «Не может быть! Как?! Откуда?! Почему?! До каких пор?! Колдун ведь умер! Так не бывает!»
И еще много чего в том же духе. Пошли все вон, с вами разберемся позже, сейчас главное – Ника.
Я прижалась губами к фарфоровому лобику дочки, нежно провела рукой по мокрым вьющимся прядям. Идем, малыш, я уложу тебя в постель и посижу рядом.
Ты не бойся, все будет хорошо. Вот увидишь. Я не знаю точно, что именно с тобой произошло, откуда взялась тень черного колдуна, накрывшая тебя с такой силой. Но мы с папой разберемся, что тут к чему.
Я медленно поднялась, прижимая родное тельце к груди. Дочка была бледной, под глазами залегли темные круги, но дышала она ровно. Сердечко тоже успокоилось.
Глава 27
В спальне Ники хлопотала Катерина. Она расстелила постель, задернула плотные шторы и на момент нашего появления с невиданным энтузиазмом формировала у подушки талию. Подушка страдальчески охала и все больше надувала пузо.
– Вот, теперь мяконько, – засуетилась домоправительница, увидев нас, – клади нашу рыбоньку.
– А почему шепотом? – Я собралась было положить дочку на уютную постель, но вовремя спохватилась: – Катерина, ты на подушку полотенце какое-нибудь положи, что ли, у Ники ведь совершенно мокрые волосы. Да и переодеть, наверное, не мешало бы. Хотя нет, переодевать не надо, достаточно полотенца под голову.
– Это почему же переодевать не надо? – Продолжая шептать, баба Катя вытащила из шкафа пушистое розовое полотенце, сложила его вчетверо и аккуратно пристроила на подушку. – У дитюшечки грудка совсем мокрая, простудится еще!
– Во-первых, не простудится, – я осторожно положила дочку на кровать и присела рядом, – а во-вторых, прекрати шептать. Ника не спит, она в обмороке.
– Так что ж мы сидим тут, разговоры разговариваем! – всплеснула руками домоправительница. – Надо же врача вызвать, срочно! Маленькая так перенервничала из-за отца, чуть родимчик не хватил! Хорошо, что у меня крещенская водица под рукой оказалась! Дома-то у меня ее много, а сюда, вам, я всего одну баночку-то и принесла. Видишь, и пригодилась. Крещенская вода, она от всех болезней помогает, а уж от испуга – наилучшее средство! Так ты что врачу не звонишь-то?
– Успокойся, никуда звонить не надо, я сама справлюсь. – Я выжала из полностью измотанной души последние капельки силы и практически на голом, стыдливо хихикающем энтузиазме выволокла на физиономию успокаивающую улыбку. – Ты иди, приляг, отдохни. Мы все переволновались сегодня, а впереди еще столько мороки! Городской телефон отключи, пожалуйста, а то будет без конца звонить, это ведь очередная сенсация грядет – чудесное спасение Алексея Майорова! Готовься к атакам журналистов и репортеров. Помнишь, как это было не так давно?
– Помню, – тяжело вздохнула домоправительница. – Проходу ж не давали, паразиты! Ох, ладно, пойду-ка я корвалолу приму да Василию, мужу, позвоню и успокою. Анечка, ты уверена, что врач нашей девчуше не нужен?
– Уверена. – Ну иди же, Катерина, иди, у меня запаса улыбкодержательных сил осталось ровно на семь секунд.
– Ну и ладно, ну и хорошо, отдыхайте. – И баба Катя, погладив Нику по мокрым кудряшкам, направилась к выходу.
– Только шторы прежде открой, пожалуйста, пусти к нам солнышко. Успеем еще в темноте насидеться.
По-весеннему яркое, почти забытое за долгую зиму солнце вбежало в комнату и хлопотливо осветило все углы, проверяя, не спряталась ли там от него тень.
Милое, наивное солнышко, та тень, что пряталась все это время в детской, тебе, к сожалению, неподвластна. Ты ничего с ней не сможешь сделать, ничего. И я теперь не знаю, сможет ли хоть кто-то справиться с дыханием бездны, вернувшимся из, как казалось, окончательного и несомненного небытия.
Потому что я, до судорог не желая этого, была абсолютно уверена – со мной говорила не Ника, со мной говорил Паскаль Дюбуа, черный бокор, убитый в присутствии множества свидетелей и похороненный с соблюдением всех ритуалов вуду. Полностью исключающих, как уверяли унганы и мамбо, вселение души колдуна в чужое тело.
И Франсуа мне писал по Инету, что у них все спокойно, никаких намеков на возобновление деятельности общества черной магии вуду – Бизанго, главой которого был Паскаль Дюбуа.
А вот, кстати, от Франсуа уже больше двух месяцев ни слуху ни духу. Он даже с Рождеством и Новым годом нас не поздравил. Я, конечно же, обиделась и тоже прекратила писать. Решила, что парнишке просто надоело, увлекла студенческая жизнь. А потом и забыла, если честно, об этом, началась вся эта ерундистика с внезапными приступами боли.
Которые я никак не связывала с вуду, с втыканием, например, иголок в восковые куколки…
Ника шевельнулась и тихонько всхлипнула. Потом еще раз. И еще, уже сильнее. Дочка, не открывая глаз, свернулась клубочком и горько, навзрыд, заплакала.
Я наклонилась над малышкой и нежно провела рукой по уже подсохшим кудряшкам:
– Не плачь, одуванчик мой родной, все будет хорошо.
Дочка дернулась, словно я прикоснулась не рукой, а оголенным проводом, на мгновение замерла, а потом медленно повернулась ко мне:
– Мама?
– А кого ты ожидала увидеть, кокосик? – Я потянулась поцеловать измученное личико, но дочка отстранилась.
– Не надо, не трогай меня!
– Почему?
– Я плохая, плохая! – Недетское страдание плеснулось в глазах. – Я делала больно тебе, папе, Маю! Я убила Мая! Я сегодня убила папу!!! Я не хотела, я плакала, я сопротивлялась, но он становился все сильнее! Он запирал меня в подвал и делал страшное! А потом говорил, что, если я кому-нибудь расскажу об этом, все будут думать, что это я делала страшное! Папа, папочка!
Малышку затрясло, зрачки расширились, залив радужку чернотой, тело выгнулось дугой, словно изнутри рвалось что-то жуткое, чужое.
Я прижала к себе дочь, не позволяя мраку снова завладеть ребенком, я прижалась щекой к мокрому от слез личику и шептала снова и снова, прямо в розовое ушко:
– Папа жив, ты слышишь?! Папа жив! Он едет домой! Все хорошо!
Пусть не сразу, но смысл моих слов начал доходить до Ники. Взгляд снова стал обычным, тьма убралась из глаз моей дочери, сменившись робким рассветом.
