Девочка постояла, глядя, как шевелится что-то под кожей на его шее, когда отец широко разевает рот. Затем неслышно попятилась, не поворачиваясь к нему спиной.
Зайдя в свою комнату, она прикрыла дверь и хотела распахнуть пошире окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но тут перед глазами взвихрились сотни микроскопических мушек, и Олю накрыла темнота.
Катерина
Сегодня я целое утро крашу ногти. Из алого в зеленый, из желтого в перламутровый – затем снимаю лак и начинаю все заново. Яркие, как цветы, флакончики я украла у Мины. Отец дарит их ей каждый раз, когда… Впрочем, нет. Отец дарит их ей – и больше ни слова.
На это бессмысленное занятие я потратила несколько часов. Но оно успокаивает, как все ритуалы.
Старуха учила меня, что работа должна быть ритуалом. Тщательно вымыть палитру, следя за потеками растворяющейся грязи – кровью неродившихся картин. Выдавить из тюбика жирных гусениц, знаменующих новую жизнь, – киноварь, кадмий красный, кадмий оранжевый… Рядом золотистая охра. Жженая умбра. Мой любимый зеленый кобальт. Синий кобальт.
Любая работа должна начинаться с ритуала, повторяю я за ней. Как дом начинается с порога, как близость начинается с поцелуя, как обед начинается с молитвы, – а впрочем, в нашем доме давно никто не молится, а если молится, то спаси меня провидение от этих богов.
Я крашу ногти. Сегодня это мой ритуал. Очищающее действо. Можно было бы заваривать чай с долгими церемониями или раскладывать карты… Но я художник. Я привыкла красить. Поэтому я крашу себя – в алый, зеленый, золотой, перламутровый.
Никто не видит результата моих трудов. Лишь кот наблюдает за мной с подоконника с нескрываемым осуждением. Он не понимает, зачем я трачу время на то, что дурно пахнет.
Вы знаете, что в пантеоне живых существ коты находятся возле мелкой нечистой силы? Это правда. Лешие, брауни, лепреконы, гоблины, кошки… Все они одной природы. С той лишь разницей, что коты всегда на стороне хозяев. Даже самые глупые и подлые из них. А таких предостаточно, уж можете мне поверить.
Вспомнить хоть старую одноглазую Туми, которая вечно отиралась возле камня под сосной. Впрочем, нет. Мы не будем говорить о камне под сосной.
Я крашу ногти, хотя мне пора что-нибудь предпринять. Отвести этого человека от наших троп, от нашего дома.
Он пришел вчера. Я догадывалась, что к нам явится кто-нибудь из ищеек – да что там догадывалась, я видела опасность, как тогда, на свадьбе Георгия и Лизы.
Однако я не ожидала, что он будет именно таким.
На самом деле их было двое. Второго можно не принимать в расчет, хотя на людей он наверняка производит впечатление: огромный, мощный, выше даже Андреаса и шире его в плечах. Он казался медлительным, но лишь до тех пор, пока не услышал мои шаги и не обернулся. Обернулся? Я едва уловила его движение! Это меня испугало. Какая огромная стремительная сила… Так двигаются большие звери. Они выглядят неповоротливыми, а когда вы понимаете свою ошибку, обычно уже поздно что-то исправлять.
Но завидев того, кто привел его, я сразу забыла о верзиле.
Утром он ходил вдалеке, я не могла рассмотреть его лица. Вблизи первый же взгляд подсказал мне, что дело плохо.
У него серые глаза, обманчиво мягкая речь, обманчиво юные черты – он весь состоит из лжи и притворства. Издалека я решила, что он совсем мальчишка; ха, как же! Оборотням и ведьмам дано менять возраст по своему желанию. Я изо всех сил старалась не встречаться с ним взглядом. Меня кольнуло ужасное предположение – что, если он такой же, как я? Тогда он сумеет все угадать. И про пещеру, и про валун под сосной, и про набор лаков, которых у Мины столько, что она не замечает, когда я краду десяток-другой. Ее полка над столом вся уставлена флакончиками. Мне страшно смотреть на них.
Я утащила за собой сестру, чтобы она не проболталась.
А вечером отправилась в лес с дарами.
Отец как-то раз застал меня за этим занятием. Я всегда оставляю маленькие подношения на полянах. Еще я бросаю дохлых птиц в море – оно питается гниющей плотью, рассасывает ее, точно леденец, и мертвая чайка становится живой волной, белой пеной, зелеными брызгами. Когда я умру, мне хотелось быть, чтобы меня скормили ему.
Каждый день я ублажаю мелких невидимых духов моих холмов. Одни любят свежую плоть – для них у меня всегда наготове капканы, в которые частенько попадаются кролики. Другим довольно песен, которые выстукивают сухие кости на ветру. Они собираются под ними вечерами и внимают их плачу так жадно, что подкравшись, можно различить рогатые тени на траве. Третьи ждут молока, хлеба и меда. Только без соли! Нельзя рассыпать соль в лесу, или наживешь врагов. Я выпекаю пресную лепешку каждую пятницу и раскладываю куски на пнях.
В тот день отец пришел за мной следом и наблюдал, что я делаю. Никогда не слышала, чтобы он так хохотал. Андреас растоптал моих хранителей – всех до одного, найдя их с невообразимой легкостью, и раздавил в пыль косточки, над которыми я нашептала заговор и подвесила на соснах.
– Ну давай, прокляни меня, – со смешком сказал он, глядя в мое искаженное от гнева лицо. – Может, хоть это поможет тебе заговорить?
В тот день я впервые ощутила, как огромна его сила. Не в физическом смысле, хотя Андреас – могучий человек. Но он так легко подавил мою волю, что я едва удерживалась от слез. Мои маленькие фигурки! Мои мертвые птички! Мой лес, оставшийся без подношений!
Я смотрела, как отец уходит прочь, и думала, что у меня никогда не получится ему отомстить. Никогда!
А потом он стал спускаться вниз по тропе и поскользнулся. На совершенно сухой земле, не видевшей дождей две недели. Он поскользнулся, сломал ногу и лежал, вопя от боли, пока вся семья не сбежалась на его крики. Мы втроем тащили его домой, а он ругался и орал, чтобы от него убрали проклятую девку, которая его сглазила.
Я стираю лак и иду в лес. Это моя земля. Мои холмы. Никто не отыщет здесь того, что спрятано, если я этого не захочу.
«Куриный бог» ложится в землю; он продырявлен морем, выеден насквозь злой волной. Кто проходит над ним, проваливается в яму и ползает лабиринтом барсучьих нор.
Перья глухаря воткнуты в траву. Их зеленое шуршание сбивает с пути, а череп с клювом, точно компас, указывает в одном направлении – прочь отсюда, туда, откуда пришел.
Больше всего сил я вкладываю в нимфу. Она мало похожа на богиню лесов, но ее облик не важен. Нимфа рождается в моей мастерской; в голове ее, внутри глиняного черепа, спрятан клок кошачьей шерсти – кошкам ведомы все пути; в брюхе – сонная петля, сплетенная из стеблей дурмана и шалфея. Закончив, я накалываю палец иглой и обмазываю кровью ее живот. Ни одно божество не может обрести власть без крови.
Я оставляю свои дары лесу там, где из земли сочится вверх особый ток. Возле них зеленее трава, и цветы пахнут острее и слаще, но люди неосознанно стремятся уйти из этих мест, а звери и вовсе не подходят близко. В лесу любой зверь умнее человека.
